Среди ученых Аксамалианского университета бытовало мнение, что зима в Сасандру приходит вместе с северными ветрами. Так это было на самом деле или профессора заблуждались, путая следствие и причину, Мастер не знал. Зато знал, что за те сорок – пятьдесят дней, которые пройдут до первого заморозка, очень много купеческих и рыбацких судов не вернутся в порт, исчезнут, сгинут на озерных просторах. И никто не узнает, какой именно конец нашли смельчаки: разбились о скалы неподалеку от обрывистого южного берега или сели на внезапно возникшую мель вблизи пологого северного. И неизвестно еще, чья участь страшнее. Смерть на камнях быстра, словно падающий с неба сокол, но засевшее килем судно грязно-серый песок начинает засасывать с неотвратимостью пестрой водяной змеи-удава из болот Южной Тельбии, называемой еще краем Тысячи озер. Даже если берег недалеко, спастись удается не каждому – плывун с успехом проглотит и человека, и ялик, и остатки такелажа.
А сколько плоскодонок гибнут от внезапно налетевшего шквала? А разламываются на мертвой зыби? И это еще несчастья, постижимые слабым человеческим разумом, имеющие объяснение. А сколько загадок скрывает в себе Великое озеро, казалось бы изученное вдоль и поперек? То прибьет к берегу мачту, перекушенную пополам гигантской, судя по следам зубов, пастью, то перепуганные до дрожи в коленях, до седых волос моряки расскажут о фонтанах воды и пара, взлетающих над водной гладью на два десятка локтей, то волны выбросят на берег неведомое чудище – попробуй разбери: зверь это, гад или рыба?
Что же тогда говорить о широком Ласковом море, разделяющем Сасандру и Айшасу, или об океане Бурь, западного берега которого вообще ни один моряк не достигал? Хотя пытались многие. Да есть ли он, этот пресловутый западный берег?
Об этом лучший сыщик аксамалиансокго тайного сыска, оставшийся ныне без работы, размышлял, глядя на возникшую далеко впереди темную полоску побережья. Команда судна и владелец его, он же капитан, приободрились, забегали веселее. Матросы натянули шкоты, переводя судно из бейдевинда в галфвинд.[17] Блоки заскрипели, когг[18] вздрогнул, как норовистая лошадь, и прибавил ходу. Вскоре стали различимы взметнувшиеся к небу обелиски маяков, обозначающих вход в бухту, крошечные домики, разбросанные по пологому склону холма, фортификационные укрепления прикрывающей Фарал крепостицы.
Еще немного, и он сойдет на берег, чтобы продолжить погоню.
Все чаще в последние дни Мастер задавал себе вопрос – может ли человек, посвятивший всего себя мести, считаться вменяемым? И все чаще затруднялся с ответом. Еще пару месяцев назад он однозначно бы ответил – нет. Что такое его личная месть по сравнению с долгом, с верностью Отечеству, с присягой императору, в конце концов? Но теперь…
Император умер, не оставив наследника. Точнее, может быть, он его и оставил, но даже если хранилось во дворце или K°лонном храме Триединого, где имел обыкновение заседать Верховный совет жрецов, выправленное честь по чести завещание, то оно сгорело в колдовском пламени, которое высвободили мятежные чародеи. Воистину, и крыса, загнанная в угол, на кота бросается, а чем колдуны лучше крыс?
Так что единой власти в Сасандре больше нет. Даже столица разбилась на десяток углов, или, как говорят ремесленники, концов, в каждом из которых правит свой выборный совет, устанавливают свои законы. И власть эта обычно простирается на одну-две улицы в лучшем случае. Исключение составляют лишь университетские школяры, сплотившиеся вокруг освобожденного ими же из тюрьмы мыслителя и революционера фра Дольбрайна.
Вспомнив о Дольбрайне, Мастер с трудом подавил приступ веселья. Высоко же вознесся Берельм по кличке Ловкач, мошенник и аферист, изумительно подделывающий подписи на векселях и банковских расписках, умеющий провернуть сложную многоходовую сделку, все участники которой (ну, кроме него самого, само собой) останутся в дураках. Никто, кроме Мастера, лучшего сыщика Аксамалы, не знал, что Берельм и Дольбрайн – одно и то же лицо. Он ведь сам уговорил Ловкача, нажимая на нужные болевые точки души, изобразить на время прославленного философа, которого и в живых-то уже нет, скорее всего. Контрразведчик рассчитывал таким образом выявить подпольные общества вольнодумцев, сумевшие до сих пор скрываться от властей. И выявил бы, но судьба распорядилась иначе. Отвлекла, закрутила, едва не убила… А Берельм так вошел в роль, что не только проповедовал учение Дольбрайна перед студентами и горожанами, но и умудрился наладить что-то вроде справедливой устойчивой власти на территории университета и прилегающих улицах. Сам Мастер его речей не слышал, но очевидцы хвалили.
Ну и пусть!
Сыщик облокотился о релинг, сплюнул в зеленовато-серую, мутную воду. Он предоставит гражданам Аксамалы самим разбираться со своими трудностями. Кто наворотил, тому и разгребать. Если Берельм Ловкач не допустит полного хаоса, возьмет власть в городе в свои руки, то этим он искупит не только прошлые, но и будущие преступления. В конце концов, что он такого страшного натворил? Облегчил карманы десятка-другого толстосумов? Во всяком случае, он не злоумышлял против Сасандры и не торговал родиной оптом и в розницу, как некоторые большие начальники… Глава тайного сыска, например…
Пробегавший мимо помощник капитана участливо тронул Мастера за рукав:
– Вам нехорошо, фра Иллам? – Этим именем сыщик назвался, покупая проезд до Фарала. Что правда, то правда, в пути его часто мутило – северный ветер, будь он неладен, дул то в правый борт, то в правую же скулу, вызывая сильную бортовую качку. А Мастер не то чтобы был сухопутной крысой, но к путешествиям по водной глади не привык. – Могу я чем-то помочь?
Сыщик улыбнулся, покачал головой:
– Нет, спасибо… Я просто задумался. Все хорошо.
Помощник облегченно вздохнул. Швартовка вот-вот начнется, тут глаз да глаз нужен. Поэтому его не очень-то тянуло возиться со странным попутчиком, заявившимся на «Утреннюю зорьку» неожиданно, перед самым отплытием и отвалившим круглую сумму капитану за место в трюме. Нет, последние несколько дней очень многие хотели удрать из Аксамалы, но никто из беженцев не рвался на север. Осень вступает в силу, зима на носу – кто в здравом уме и трезвой памяти помчится в Гоблану? Или, скажем, в Барн? Вот Камата, Вельза, Тьяла, Уннара – это пожалуйста, это сколько угодно. Вот и тянулись целые обозы беженцев через южные ворота столицы. Стоимость места в карруке взлетела до запредельных высот. До Кортаны, столицы Вельзы, – золотой солид, а до Галлианы, торового города на границе Каматы, – три солида. Бешеные деньги!
