Спустившись с замковой горы и зашагав в своих деревянных башмаках по лесной тропинке, она начала перебирать в памяти события этого вечера. Временами, подгоняемая собственными мыслями, она убыстряла шаг, и случайный путник — доведись ему оказаться в столь поздний час в королевском лесу — услышал бы, как иногда сквозь стук башмаков порывался ее яростный шепот: "И не думай!.. Слышишь, даже не думай!"
Выбежав на лесную дорогу, она продолжала спорить сама с собой. Так бы и до дома дошла, сама того не заметив, но внезапно она услышала звук приближающегося экипажа. Она прыгнула через придорожную канаву, оскользнулась и зачерпнула в башмак воды. "Зря они поехали по этой дороге", — подумала она, выбираясь обратно из кустов. Матушка, как всегда, наверно, настаивала — с каждым словом все громче и громче, а отец, как всегда, возражал — с каждым словом все тише и тише, и в конце концов, как всегда, сдался, понадеявшись на авось. Хотя кому как не ему было знать, в каком состоянии сейчас дорога и что короткий путь по лесу может обернуться более поздним возвращением домой. Привыкшая с детства жалеть в таких ситуациях отца, она вдруг поняла, что ей впервые стало жаль их обоих. Неужели нельзя жить без постоянных ссор, криков и ругани? Кажется, это ведь так просто — любить друг друга… Но такая простая вещь, как, впрочем, и другие подобные ей простые человеческие вещи, по-прежнему оставалась уделом сказки.
"У тебя сегодня было все, и не смей желать большего" — сказала она вслух самой себе, и медленно пошла в том же направлении, в котором исчезла карета.
* * *
Объяснение давать все же пришлось, хоть и не вполне публичное. Мать и несколько членов королевского совета выслушали его в одной из старых гостиных. Было решено в этот вечер ничего официально не объявлять, а гостям сообщить только, что его высочеству стало дурно и ему потребовался покой. Для чего из залы срочно вызвали лейбмедика и наказали ему быть предельно сдержанным в ответ на возможные расспросы.
Уладив этот вопрос, он прошел в библиотеку, залез на самый верх, где стояли его детские книги, и снял с полки старинный перевод "Джейн Эйр" середины века и первые два тома последнего берлинского издания Вальтера Скотта с "Квентином Дорвардом" и "Айвенго". В тиши кабинета он сначала выкурил трубку, и только потом сел писать письмо. На столе перед ним стояла поношенная бальная туфелька вышедшего из моды фасона. Ее вручил ему у подножия башни Шёнберг. Это же надо было так спешить! Что ж, остается надеяться, что обошлось без падения и без вывиха. Хотя случись что серьезное, беглянка была бы еще тут… Порвав за полчаса три листка, он все же решил ограничиться краткой сопроводительной запиской.
Наконец, он вышел из кабинета, вручил дожидающемуся его Гансу пакет с надписанным адресом и наклеенными марками, приказал отнести посылку на городской почтамт, а себе потребовал седлать коня. К вящему удивлению ординарца, отослав его в город, его высочество выехал из замка без сопровождения и направился в сторону лесной дороги, которая, как известно, давным-давно никуда не вела, если не считать одного из предприятий Хольца. Что же до Ганса, то он так и продолжал всю дорогу до города встряхивать и взвешивать на руке пакет, гадая, что же это за дело, которое нельзя поручить курьеру, но при этом можно с легкостью доверить ленивой оберауской почте.
"Дорогая Ашенпуттель! Простите, что обращаюсь к Вам по имени сказочной героини, но до сих пор не знаю Вашего настоящего имени. Убегая, Вы обронили в замке одну, вероятно, очень дорогую для Вас вещь, которая к тому же не мыслит своего существования без пары. Надеюсь вернуть ее Вам при личной встрече. Книжки Вы найдете в коробке из-под печенья. Можете держать их у себя сколько угодно, надеюсь, они доставят Вам удовольствие. Остаюсь Вашим преданным слугой, всегда Ваш Н.
P.S. Как бы, чем бы ни обернулась наша встреча, я хочу, чтобы Вы верили в искренность и чистоту моих намерений".
Таково было содержание письма, адресованного "Ее высочеству принцессе Нидерау в собственные руки".
Что он собирался сказать ей при встрече? И почему для него так важно было опередить им же самим написанное письмо? Этого он не мог бы объяснить даже самому себе. А пока он просто ехал рысью по лесной дороге.
Примерно на середине пути он натолкнулся на увязшую посреди дороги карету. Это оказалось семейство егермейстера, возвращавшееся после бала домой. Общение с разочарованными гостями, пускай даже и такого незначительного ранга, его совершенно не прельщало, но выбора у него по сути уже не было. Хочет он того или нет, но ему придется общаться с этими людьми. Пусть у них хотя бы в чем-то останется от него не самое превратное впечатление. Он спешился, взял коня в повод и подошел поближе. Из кареты доносился мерный рокот, издали напоминавший шум горного ручья, а по мере приближения превратившийся в полный трагизма рассказ об испорченном вечере, ведшийся грудным женским голосом и время от времени прерывающийся всхлипами, охами, вздохами и проклятьями в адрес бездарного мужа. Егермейстер и еще один мужчина — вероятно, взятый кучером работник — стояли по щиколотку в грязи и пытались подсунуть под задние колеса свежеизготовленные жердины. Рядом с ними, тоже по щиколотку в грязи, в простом темном платье и дорожном плаще стояла с фонарем в руке та, ради которой он предпринял эту ночную поездку. Капюшон ее плаща был откинут, но тот жест, которым она спешно накинула его на лицо, дал ему понять, что время для личной беседы он выбрал не самое удачное.
— Доброй ночи, господин егермейстер! Могу я чем-нибудь вам помочь?
Мужчины, только сейчас заметившие его, не успели ни ответить, ни даже вылезти из-под задка кареты, а повозка уже закачалась от женского крика. Егермейстерша, только что в красках расписывавшая — наверняка не первый раз за ночь — природное коварство лиц королевской крови, вдруг без всякого перехода разразилась истошными воплями, которые должны были служить изъявлениями радости и переполнявшего ее сердце счастья от встречи с его высочеством. Обменявшись всевозможными любезностями и перецеловав все протянутые ему из кареты руки, он отозвал в сторону егермейстера.
Тот сначала даже не понял, о чем идет речь, стал извиняться, объяснять, что герб к нему не имеет ни малейшего отношения, что карета досталась ему в числе приданого первой жены, и давно бы уже пора ее выкрасить заново, но руки все не доходят, да и нынешней супруге, чего уж скрывать, вроде как льстит разъезжать в бывшем графском экипаже…
— Не перекрашивайте ни в коем случае. Я когда-нибудь куплю ее у вас. Для музея. Но, господин егермейстер, вы не поняли меня. Я всего лишь прошу у вас разрешения поговорить с барышней Апфельштайн.
