— А я что говорил? — зловредно поддакнул Кот. — Одевайся скорее, не зли меня, а то превращу в мышь и сожру!
Вольфгер накинул плащ, схватил меч и выскочил в коридор, человечек юркнул за ним.
Барон, перепрыгивая через ступени, с грохотом летел вниз по лестнице, оскальзываясь на поворотах. Кот не отставал ни на шаг. Выскочив из башни, Вольфгер метнулся к замковым воротам.
— Куда, болван?! Так ты её не догонишь! Лошадь возьми! — завопил человечек.
Вольфгер повернул к конюшне, крикнув через плечо:
— Жди меня здесь! А то если тебя увидят конюхи, крику будет…
— Не увидят! Я — существо магическое, меня дано видеть не всем. Скорее!
Вольфгер влетел в конюшню, оттолкнул конюха и, дёргая ремни сбруи, начал седлать своего жеребца. Кот пританцовывал рядом, подгоняя его хриплыми криками, которые никто, кроме Вольфгера, не слышал.
Наконец барон вывел жеребца из конюшни и прыгнул в седло. Он оглянулся в поисках Кота, но перед глазами мелькнула серая смазанная тень, и дух в изящном, невозможном для живого существа прыжке, взлетел на шею коня. Жеребец захрапел и попытался сделать свечку. Вольфгер осадил его.
— Куда? — спросил он духа.
— За ворота, а там я покажу, да поспеши, а то будет поздно.
Рискуя не удержать жеребца на скользких камнях, Вольфгер всё же послал его в галоп.
Услышав приближающийся грохот копыт, эхом отражающийся от стен домов, стражники отскочили от ворот, Вольфгер вылетел из замка и оказался на раскисшей дороге.
— Ну?! Теперь куда? — спросил он у духа, который с трудом удерживался на коне, вцепившись в гриву.
— Ох… Сейчас… Дай подумать, — человечек прикрыл глаза, повертел головой и ткнул корявым пальцем:
— Туда!
Вольфгер повернул коня и дал ему шпоры. Не привыкший к такому обращению жеребец помчался вперёд. Барон полуослеп от сумасшедшей скачки: ветер резал лицо, слёзы мешали видеть хоть что-то впереди, а отпустить поводья, чтобы протереть глаза, было невозможно, падение с седла означало бы верную смерть. Приходилось полагаться на чутьё странного спутника, которому ветер совершенно не мешал.
Через четверть колокола безумной скачки Кот радостно взвизгнул:
— Вот она! Успели! За ней!
Вольфгер осадил жеребца и, наконец, смог осмотреться. Они оказались в совершенно незнакомом месте, барон никак не мог сообразить, в какой стороне замок. Впереди виднелся язык чистого белого снега, а по нему, спотыкаясь и оставляя за собой цепочку набухающих водой следов, брела Ута. Вольфгеру показалось, что она идёт, не разбирая дороги.
— Ута-а-а! Стой! — закричал он, — подожди, это я, Вольфгер! А со мной Кот!
Ута не оглянулась, казалось, она не слышала крика.
— Проклятье! — прошипел барон и послал коня вперёд, однако жеребец упирался, фыркал и не хотел идти.
— Да что с ним такое сегодня?! — зло крикнул Вольфгер и пришпорил коня.
Жеребец взвизгнул от боли, прыгнул и внезапно ухнул под воду, погрузившись по самую грудь. Белый язык оказался поверхностью замёрзшей реки. Лёд из-за оттепели подтаял и не выдержал тяжести боевого жеребца и его всадника.
Речка была мелкой, но ледяная вода мгновенно промочила одежду Вольфгера до пояса, а испуганный жеребец бился в полынье, ломая вокруг себя лёд и не давая барону спешиться.
Дух спрыгнул с седла на лёд, но помочь Вольфгеру он ничем не мог.
Внезапно жеребец запутался в поводьях, которые выронил барон, и с тяжёлым хрустом, ломая лёд, завалился на бок, придавив всадника. Ситуация стала совсем отчаянной. Вольфгер не мог выбраться из-под упавшего жеребца и рисковал в любой момент захлебнуться. Синяя, ледяная вода колыхалась у него прямо перед глазами, а колотый лёд напоминал обломки костей какого-то гигантского животного. Кричать Вольфгер уже не мог, он только хрипел.
«Сейчас сдохну… — с отчаянием подумал он, — ну и хорошо, — вот так всё и решится…»
Барон уже решил прекратить сопротивление, как вдруг внезапно почувствовал, что нога его свободна. Вольфгер окунулся с головой, но сумел выбраться из-под жеребца и, дрожа и задыхаясь, выбрался из полыньи. С него ручьями лила вода и, мелодично позванивая, осыпались мелкие льдинки.
Перед полыньёй, держа в руке нож, стояла Ута. Оказалось, что Кот метнулся за ней и чуть ли не насильно привёл обратно. Мгновенно сообразив, что нужно делать, девушка перерезала поводья, освободила насмерть перепуганного жеребца и с неженской силой выволокла Вольфгера на крепкий лёд.
— Ты пришла… — едва шевеля заледеневшими губами, пробормотал барон, и его лицо растянула улыбка, похожая на гримасу.
— Ута, я…
— Дурак ты, хоть и барон, — всхлипнула Ута, — даже девушку толком спасти не можешь, промок вот до нитки, чуть не утоп, что теперь с тобой делать?
— В замок его! Скорее! — дёрнул Уту за полу плаща дух.
— Сама знаю! — огрызнулась та, связывая ремни поводьев, — вот ещё умники на мою голову, что один, что другой. А ну, в седло! Придержи стремя!
* * *
До Вартбурга оказалось гораздо дальше, чем думал Вольфгер. Когда они под удивлёнными взглядами стражников въехали в ворота, барон уже не чувствовал своего тела.
Кадка горячей воды, в которой Ута продержала его битый час, растирания и травяные настои не помогли. К вечеру Вольфгер уже метался в жесточайшей лихорадке, и оставался между жизнью и смертью две седмицы.
27 декабря 1524 г.
Вольфгер лежал на камнях замкового двора и смотрел в тусклое, зимнее небо, с которого сеял редкий снежок. Он пытался поймать растрескавшимися губами снежинки, и иногда это ему удавалось, но снежинки были горячими, солёными и не утоляли жажды. И камни под лопатками Вольфгера тоже были горячими, мокрыми и скользкими, как в мыльне. Барон, срывая ногти, пытался удержаться, но каждый раз срывался и тошнотворно плавно скользил, скользил, скользил… под ноги палачу, который уже ждал его, держа в руках заострённый кол. А когда Вольфгер, заходясь от ужаса, подкатывался ему под ноги, палач с размаху вгонял ему кол в грудь, выбивая воздух из лёгких. Барон хрипел, захлёбывался кровью, дёргался, пытаясь протолкнуть в лёгкие хоть немного обжигающе горячего воздуха, но палач, налегая всем телом, ввинчивал кол ему в грудь, и Вольфгер проваливался в липкий туман беспамятства, чтобы опять очнуться на камнях замкового двора.
Самым мучительным было бесконечное ожидание и монотонное повторение одного и того же кошмара. Воспалённое, измученное сознание молило об избавлении, о смерти, которая казалась недосягаемым покоем, освобождением от мук, вечной прохладной тишиной. Вольфгер мечтал о смерти, но смерть не приходила, потому что нечто тёплое, пахнущее мятой и липовым цветом, исполненное любви и воли держало его на самом краю мрака.
