Дочь лежала на высокой кровати. Её бледное, с заострившимся носиком лицо, было так трогательно жалостливым, что Ника, кусая губы, чтобы не зарыдать, постояла с минуту у дверей, и лишь потом неслышным шагом приблизилась к высокой кровати. Ка-залось, Гера спала. Но от лёгкого скрипа половиц, ресницы её тихонько дрогнули, и, глаза дочери медленно открылись.
— Мама! — прошептала она, и Ника почувствовала, как всколыхнулось её материнс-кое сердце, в котором проснулась вдруг любовь и нежность к дочери.
Ника так явно ощущала эту огромную любовь и эту нежность, что она готова была упасть ниц от этой тяжести, разметаться, словно орлица над своим птенцом, чтобы ук-рыть, уберечь своё дитя от той зловещей тишины, что нависла вокруг…
— Гера! Девочка моя! — шептала она, глядя в нежно- голубые глаза дочери, в которых застыло что-то страшное…
Ника гладила Геру по спутанным темно — русым волосам, в живописном беспорядке разметавшихся по подушке, проводила пальцем по дугам тоненьких бровей, изящный изгиб которых она узнавала… Она смотрела на свою дочь и чувствовала, как её серд-це обливается кровью…
— Неужели никто не видит, что её дочь умирает? Умирает!!!
Ника прижалась дрожащими губами к руке дочери, лежащей на одеяле. Тонкие паль-чики Геры чуть слышно шевельнулись в ответ. Наверное, слёзы сами по себе лились из глаз Ники, потому — что она ничего не замечала вокруг, ничего не видела, кроме тех полузакрытых глаз, что смотрели на неё сквозь длинные тонкие ресницы грустно, словно укоряя:
— Зачем ты плачешь, мама? Не плачь! Ты же большая!
Ника очнулась, когда сильная рука сжала её плечо, и знакомый мужской голос произнёс:
— Ника, идём к врачу! Надо поговорить!
Сквозь слёзы она увидела, как у Геры затрепетали ресницы, и что-то похожее на ра-дость появилось в её глазах. Бледные, тонкие губы её разжались, и Гера что-то прошеп-тала. Ника поспешно склонилась над дочерью, но видимо девочка утомилась, потому-что снова, прикрыв глаза, неподвижно замерла.
— Какая она большая! — ужаснулась вдруг Ника, глядя, как вытянулась её дочь под тонкой простынёй, но Володя уже тянул её за руку, и, поднявшись, Ника послушно поплелась за ним, раздумывая о том, что хотела сказать Гера.
Доктор сидел за столом, и, что-то писал. Увидев входящих, он отложил ручку в сторо-ну, сцепил вместе пальцы, и, словно в раздумье, уставился на них. Наконец он поднял голову, с сожалением посмотрел на вошедших, мужчину и женщину, и, откашлявшись, произнёс:
— Мне очень жаль, но лучше сказать вовремя правду, Вероника Антоновна…
Ника вдруг вскинула голову, и, с гневом посмотрела на Володю:
— Это же твоя дочь! Неужели ты позволишь ей умереть!
Глаза Володи, всегда такие яркие, словно нежно — голубое весеннее небо, сейчас ста-ли совсем другие. Странный, тёмно — серый, почти стальной цвет, обдал Нику мрачным холодом, и она внутренне поразившись этой перемене, уже почти бессознательно вслушивалась в звучащие над ней слова:
— …ты сама видишь необходимость того, что дочь нужно спасать. Через двадцать ми-нут Геру отправят в Москву, где ей будет сделана ещё одна операция…сегодня же…
— Но как же… — прошептала Ника, беспомощно оглядываясь на доктора. — Как-же так… быстро?
— Товарищ генерал вызвал вертолёт, который доставит вашу дочь на ближайший крупный аэродром, а потом самолётом её переправят в Москву. — объяснял врач.
— А если она п-по д-дороге… — заикаясь, прошептала Ника, но Володя решительно прервал её:
— Нет! Я даю тебе слово. Я тебе даю его, что с нашей дочерью ничего не случится. С нами полетит врач и медсестра…
Ника уже не слушала Володю. Ведь его слова, такие жесткие и резкие, сказанные не-громко, уже впитывались кожей её тела, даже скорее, чем сознанием. И ей оставалось лишь кивнуть головой, и обесиленно опустив руки вдоль тела, медленно брести за Во-лодей и доктором в коридор. Она не стала заходить в реанимацию вслед за ними, а осталась в коридоре, где, отвернувшись к окну, безуспешно пыталась унять слёзы. По-дошедшая медсестра окликнула её и протянула в маленьком стеклянном стаканчике немного коричневой жидкости.
— Вот, выпейте, пожалуйста! Это успокаивает!
Ника послушно проглотила резко пахнущую жидкость, и улыбнулась сквозь слёзы:
— Благодарю вас!
Двери реанимации распахнулись, и показался Володя. Ника, увидела в проёме дверей бегающих медсестёр и посередине палаты железную каталку, накрытую белой просты-нёй. Ника судорожно сглотнула комок вязкой слюны, мешающий ей в горле, и опять отвернулась к окну. Подошёл Володя, обняв её за плечи, притянул к себе, и, глядя в ок-но, тихо произнёс:
— Я улетаю с Герой…
— А я? — со страхом в голосе спросила Ника.
— Ты нужна Данилке и маме. Ты не можешь их оставить одних.
Да, конечно он прав, и ей как всегда остаётся только ждать! Ну, что-же! Она не будет роптать, и сетовать на свою судьбу, потому-что участь её — ожидание! Участь матери и обычной женщины, чьё счастье и спокойствие зависят от этого слова. Она будет ждать, каких бы душевных мук ей это не стоило!
А через десять минут на площадку перед больницей опустился небольшой вертолёт. Санитары и медсёстры засуетились опять, помогая опустить каталку со ступенек крыль-ца, подкатывая её к вертолёту, а затем, загружая носилки с Герой в тёмное нутро салона
Ника стояла неподалёку и смотрела на бледное, осунувшееся лицо дочери. Но вдруг она рванулась, быстро вбежала по ступеням в салон вертолёта, и, поцеловав дочь в холод-ный лоб, тихо произнесла:
— Я люблю тебя Гера!
У девочки дрогнули ресницы, или это только показалось Нике?
Ступив обратно на землю, Ника неожиданно обратила внимание, сколько людских глаз наблюдает за ними. Медсёстры, санитарки, врачи, больные — все высыпали из здания, или прилипли к стёклам окон, словно ожидая чуда. Но чуда не произошло!
Лишь только Володя, притянув к себе Нику, поцеловал её долгим поцелуем прямо в губы, а затем, прижав к себе, быстро проговорил, прикасаясь губами к её уху:
— Я буду звонить тебе, лишь в крайнем случае. Не переживай. С нашей дочерью ни-чего не случится. Всё будет хорошо!
Он почти бегом бросился к вертолёту, но оглянувшись, что-то крикнул. И хотя, шум двигателя заглушал его голос, но Ника поняла Володю.
— Я жду ответа на моё предложение!
Два дня она не отходила от телефона, лишь успевая после обеда сбегать к матери в больницу. В это время Данилка возвращался из школы, и садился на кухне, кушал, делал уроки, а сам всё поглядывал на телефон. Но никто не звонил!
Мария поправлялась. Её разговоры о весне, рассаде, огороде и курах занимали всё вре-мя их свиданий. Ника, дёргаясь, всё время поглядывала на свои ручные часики, пока, наконец, не выдержав, поднималась со стула, и, взяв пакет с пустой посудой, начинала прощаться с матерью. Она почти бежала к шоссе, где, поймав такси, уже вскоре по-являлась дома, и, запыхавшись, умоляюще смотрела на сына. Но Данил, энергично мо-тая головой, тянул:
