Нет, я все-таки свихнулся. Амулет живет — источает странное, почти живое тепло, и это тепло не только не причиняет вреда, но как бы ласкает, снимая усталость, тревоги и заботы. Хочется в нем раствориться, хоть ненадолго стать тем, кем стал бы, не родись я в роду Атаргов… Странная Сила, исходящая от амулета Жаклин, похоже, окружает меня незримым коконом, защищая… Да-да, именно защищая!.. от магии Храма (так же, как я когда-то защитил Жаклин от подземной Тьмы). Теперь я ничего не боюсь, ни магии богини, ни жриц: такое может случиться, лишь если мой приход нужен их богине. Правда, я опасаюсь, что здешняя Верховная подпадет под власть иномировой Силы, как мои бывшие коллеги, но едва ли. В отличие от Владыки, их богиня на свободе и не даст изменить делу Мирфэйна. Стало быть, ничего не боимся, ждем конца службы.
— Жаклин, ты чувствушь? — спрашиваю я чуть слышно.
— Да, — отвечает девчонка, благоговейно касаясь амулета. — Помолчи, сейчас молиться будем…
Я послушно замолкаю. Слов исминианских молитв я не знаю, да и не выжил еще из ума, чтобы молиться кому-нибудь, кроме Владыки. Во мне глубоко сидит озианство… Но смотреть на обряд интересно. Высокая, красивая жрица обносит богиню кадилом, источающим благовонный дым, ее помощники водружают на тонкую шею серебряной девушки цветочные гирлянды. Серебряную Исмину окропляют какой-то жидкостью, от которой за милю несет исминианской магией, к установленной у ног богини тележке, которую привез немолодой, изрядно растолстевший жрец, тянутся толпы верующих. Одни жертвуют цветы, другие — деньги (хотя бы гроши, лишь бы, пояснила Жаклин, от чистого сердца), третьи — сладости, четвертые — украшения… Часть им потом вернут, и эта часть, освященная богиней, как считается, изгонит из домов всю скверну и злых духов до следующего обряда. Впрочем, как их не изгоняй, а все равно они появятся после третьей бутылки. Уж я-то знаю…
— И истинно было сказано, — говорит жрица, завершая обряд. — Все дала нам благая богиня. Если мы рады жизни — потому, что Она дала нам радость. Если мы любим — потому, что Она дала нам любовь. Если, танцуя, изливаем мы радость в мир — то танец тоже дала нам Она. Если наш род есть кому продолжить — благая богиня дала нам продолжить себя в детях. Не дары нужны богине — но наша любовь, что сделает мир лучше. Восславим же Ее, богиню любви нашей, ибо нет большего счастья, чем выразить свою истинную любовь.
Молитва длится долго, я ее не запомнил. И правильно — основное уже прозвучало в словах жрицы.
— А теперь жрица — передаст вам благословение богини.
Только в четыре главных праздника Храма выступления храмовых танцовщиц проводятся на крыльце молитвенного зала, дабы их могли видеть десятки тысяч собравшихся на огромном храмовом дворе. В обычные дни богослужений жрицы танцуют перед изваянием богини, на небольшом возвышении у дальней стены зала.
Играет музыка. Двери приоткрываются, из них стремительно и грациозно выплывает танцовщица в расшитой золотом талхе, которую — готов поставить собственную голову против дохлой крысы — шили еще до Нарамис. Она немолода, за сорок лет, тут уже не сделает девчонкой никакой грим, но собой очень недурна. Я бы не отказался провести с такой ночку-другую…
После танца Халилы я, конечно, не стал знатоком священного кантхи, но отличить мастера от где-то чего-то нахватавшегося идиота могу. Так вот, как ни хороша была Халила и покойная мать Жаклин, со здешней танцовщицей, явно одной из лучших в Великом Храме, им обеим не сравниться. У этой женщины каждое движение такое естественное, и в то же время выверенно-точное, что с первого взгляда угадывается многолетний опыт. Она танцует перед изваянием своей богини, самое меньшее, тридцать лет.
Как ни стараюсь я думать о деле, жрице удается меня околдовать. Разумеется, не в буквальном смысле слова (на такое я ответил бы немедленным ударом — и будь, что будет), но, тем не менее, я не замечаю, как все кончается.
На прощание жрица совершает каскад головокружительных поворотов, вызвав бурю восторгов, зажатая в руке широкая алая лента, расписанная текстами древних священных гимнов, обвивает ее, словно языки пламени, а потом стремительным сполохом проносится над головой, благословляя собравшихся. Празднество заканчивается, верующие начинают расходиться, возвращаясь в обыкновенный, нполный боли и смерти (и, конечно, жизни) Мир. Теснятся, выходя через огромные позолоченные ворота в бархатную южную ночь. А мы с Жаклин стоим, как последние дураки.
— Вам кто-то нужен? — раздается бархатистый, чуть хрипловатый женский голос. Я встряхиваю головой, отгоняя наваждение. Передо мной стоит та самая танцовщица, еще не успевшая снять древний наряд и смыть грим.
Собираюсь ответить, что нужно как можно скорее встретиться с Верховной жрицей, что у нас к ней архиважное дело, которое может решить только она, что оно касается судьбы города и Храма, но Жаклин меня опережает.
— Вам следует делать лишь то, что за вас никто не сделает, — произносит вдруг Жаклин. Абсолютно серьезно. Я уже собираюсь сыграть роль строгого деда и отчитать нахалку, но реакция жрицы потрясает еще больше.
Танцовщица опускается на колено и, коснувшись рукой босой ступни Жаклин, подносит ее ко лбу и к груди. Они тут что, все с ума посходили?
— Я понимаю, — отвечает жрица. — Но в танце — вся моя жизнь. Неужели я не могу иногда вернуться к прошлому? Я ведь никому не сделала зла…
Жаклин, похоже, тоже обалдела от такого. Или притворяется, разыгрывая спектакль для двух зрителей?
— Встаньте, пожалуйста, — произносит она, старательно изображая (теперь я в этом не сомневаюсь) нормальную реакцию двенадцатилетней девчонки на такие знаки почтения. — У нас к вам дело.
— Слушаю вас, — отвечает жрица, облизнув блестящие от помады полные губы. Готов поклясться, что ее просто распирает благоговение и одновременно гордость. Проклятье, кто же такая Жаклин, что жрицы считают за честь упасть ей в ноги?
— Нам нужна Верховная жрица Храма, — начинаю я. — И возможность поговорить наедине…
— Я Верховная жрица Амелия, — отвечает женщина. Я едва удержал изумленное ойканье. — Дело, как я понимаю, не терпит отлагательства…
— Именно, — произносит Жаклин. — Вам придется узнать много нового.
— В таком случае, пойдем, — отзывается жрица. — Поговорим в моем кабинете, где нас никто не подслушает. Я правильно поняла, что от меня требуется?
— Да, — отвечаю я. Проклятье, а ведь я свирепо завидую Жаклин! Жрица обратила внимание не на меня — видит Владыка, не самого паршивого мужчину из тех, кто присутствовал на службе, а на соплячку, которая, если б не я, ни за что бы не выбралась из подземелий… Или это я без нее бы не выбрался?
