Марина стояла по правую руку, отстраненно глядя на все это, и кулачки ее были сжаты.
Когда все закончилось, Тандаджи забрал кровный камень, и Ангелина с облегчением выдохнула. Этот предмет будто вступал с ней в противодействие, слишком чужая, слишком тяжелая энергия тянула руки к земле, и ощущение было, будто держишь отвратительную, холодную, склизкую пиявку. Хотя, по своей сути этот камень и был пиявкой.
— Теперь вы позволите с вами поговорить, Ваше Высочество? — Тандаджи аккуратно завернул камень в черную плотную материю, передал подошедшему офицеру.
— Да. Но прежде, — она оглядела притихших и насторожившихся гвардейцев, — кто у вас старший?
— Майор Васильев, моя госпожа, — поклонился невысокий, усатый мужчина, который больше был похож на пекаря, чем на военного.
— Майор, мы пройдем в дом соседки, чтобы не мозолить глаза жителям Орешника. Разговор будет долгий, поэтому прошу вас организовать своих людей на помощь в разборе завалов и вывозе раненых. Используйте листолеты, раз они уж так удачно тут оказались, потому что скорых не хватает. В километре ниже школа, там тоже нужна помощь. У школы дети, которым некуда идти, в городке много семей, оставшихся без всего. Нужно, чтобы у них был кров и питание, пока они не восстановят дома.
— Будет сделано, моя госпожа, — сдержанно ответил майор.
А Марина подумала о том, насколько же высок у этих людей авторитет Тандаджи, что они без всякого сомнения приняли тот факт, что эта уставшая, полная женщина и есть их властетельная госпожа, и имеет полное право принимать клятвы и отдавать приказы.
Марина
Ангелина, Тандаджи и Святослав Федорович сидели за столиком в Валькиной кухне, которая, несмотря треснувшее стекло, попадавшие на пол предметы и распахнутые шкафчики, была все еще уютной и безмятежной. За окнами майор строил людей и зычным голосом отдавал приказы. Соседи уже разошлись, и правильно, своих дел полно.
А я вспомнила, что безумно голодна, и, раз сестра зачем-то решила оттянуть момент отъезда, начала готовить — надо было накормить детей, тихо, как мышата, сидевших в гостиной перед телевизором. Взбивая яйца и натирая в миску сыр, я краем уха прислушивалась к разговору. И он мне, как и настрой старшенькой, не нравился. Ангелина никогда не была сентиментальной или доверчивой, но сейчас я не видела на ее лице даже малейшего скепсиса. Хотелось бы верить, что она просто сдерживает эмоции. Ведь верить этим… лицемерам глупо и опасно. Я уже в этом убедилась.
— … Несколько недель назад стало известно, что переворот и убийство вашей матери спровоцировали не только ослабление магического фона, но и постепенное падение Стены, Ваше Высочество…
О какой Стене они говорят? Я снова глянула на сестру и отца — по всей видимости, они понимали, о чем идет речь.
— …в результате мы практически оказались без первой линии сдерживания возможных вторжений. Но не это самое неприятное. В Милокардерах проснулись драконы, сдерживаемые тем же алтарным камнем, что и Стена…
Драконы? Он это серьезно?!! Может, сотрудников наших спецслужб поражает какое-нибудь заболевание мозга? А Ангелинка-то молодец, даже не улыбнулась. Смотрит серьезно, пьет чай.
На руку плеснула капелька горячего масла, и я сжала зубы, чтобы не привлекать внимание и не перебивать тидусского сказочника. Что только не придумают, чтобы заманить Ани обратно на каторгу.
— … а наша страна оказалась под угрозой уничтожения. Если вы не примете решение вернуться на свое законное место, землетрясения будут происходить все чаще, пока весь Рудлог не превратится в руины.
Понятно. Они все там проклятые манипуляторы. А я-то думала, это мне уникальный экземпляр попался.
— Да, я слышала эту версию, — холодно согласилась Ангелина. — Кто может подтвердить, что необходимо именно возвращение на трон? Есть ли возможность в частном порядке решить этот вопрос? Я могу тихо приезжать на Алтарный плац раз в несколько лет, отдавать кровь и уезжать. И все это без короны у меня на голове.
— Я могу вызвать сюда ректора Магуниверситета, Александра Свидерского, — спокойно предложил Тандаджи. — Именно он с коллегами забил тревогу и выяснил, что пустой трон и катастрофы взаимосвязаны.
Вообще, они были сейчас чем-то похожи, моя сестричка и этот непростой товарищ. Невозмутимостью, наверное.
— Знакомы, — кивнула наследница. — Пообщаться с ним необходимо, сделаем это позже. Итак, предположим, я соглашаюсь. Что я еще должна знать?
Майло Тандаджи чуть изменился в лице, едва уловимо, и я насторожилась.
— Для того, чтобы ваша кровь имела необходимую силу, вам придется не только короноваться, но и выйти замуж. На тех же условиях, что и ваша матушка за первого мужа.
Я увидела, как нахмурился отец. Он, как и я, слушал молча, но не скрывал напряжения. Зато Ангелина будто и не слышала. Или слышала, но не придала значения, как чему-то несущественному.
— Еще что-то?
— Все, моя госпожа.
Я плюхнула куски омлета на тарелки, добавила хлеб, побежала в гостиную, к мерцающему телевизору, быстро отдать еду детям и бежать обратно, только бы не пропустить ничего. Кажется, шли новости. Я вручила младшим мальчишкам обед, развернулась за еще двумя тарелками, мимоходом глянула на экран.
— Ангелина, иди сюда, — позвала я, глядя на траслируемую картинку.
Сестра зашла, застыла за спиной, как и отец. На экране показывали то сверху, будто с высоты птичьего полета, то приближаясь, огромную площадь Победоносца, расположенную перед Высоким Советом и нашим дворцом.
И эта площадь была сплошь заполнена людьми. Наверное, там были десятки, а то и сотни тысяч. Мужчины и женщины, старики и дети. Они молча стояли. Почти все на коленях. На крупной, неудобной брусчатке плаца. Держали свечи и молчали. Камера выхватывала напряженные лица, руки, держащие нарисованные от руки на тетрадных и альбомных листиках плакатики.
«Простите нас».
«Спасите нас».
«Мы хотим жить».
У меня закружилась голова, будто я летела под откос, и ничего не могла с этим сделать. Повернулась к сестре, желая понять, не собирается ли она сделать глупость, но там все было очевидно.
— Нет! — крикнула с злостью, перевела взгляд на маячившего в двери кухни подполковника. — Ани, это наверняка они и организовали! Не поддавайся, умоляю! Это же очевидный эмоциональный шантаж! Ты не можешь приносить себя в жертву ради этих людей! Ты не можешь решать за нас! Никто из них и пальцем не пошевелил, когда убивали маму! Разве они стоят этого?
Я уже знала ответ, но хотелось рвать и метать. В горле стало горько, словно я хлебнула полыни.
