— Я была Рабыней Аламута, — сказала она. — Теперь я свободна, и отчасти обязана этим сему рыцарю. Мы заключили сделку. Я привела его к моему господину и защитила его, и завоевала для него все, к чему он стремился, и вместе с этим мою свободу.
— А принц? — спросил король. — Могу ли я спросить, что он дал взамен?
— Нет, — сказал Айдан.
— Да, — сказала Марджана, — повелитель. Я всего лишь невежественная сарацинка, но я знаю кое-что о твоих рыцарях. Их честь; их верность; их отвага на поле битвы. Их искусство любви.
Щеки Айдана пылали. Благодарение Богу, что он оставил бороду: она скрывала большую часть румянца.
Она видела. Он чувствовал ее насмешку.
— Я думала, — сказала она, — что я смогу найти для себя рыцаря, который воздаст мне честь и будет служить мне со всем смирением. И — вот! — Аллах послал мне не просто рыцаря, но цвет рыцарства, истиннорожденного принца, луну среди звезд небосвода. Я признаю, что уловила его в сети. Я похитила его, не ради своего господина, но ради себя.
— И все же, несомненно, служа своему господину, — заметил Балдуин.
Было несколько жутко быть зажатым между ними: ифрита, закрывающая лицо, и закрывающий лицо король, голоса без лиц, маски вокруг сверкания глаз. Марджана отвечала твердо, чуть склонив голову под покрывалом:
— К тому часу он уже не был моим господином, только по имени. Я раскаялась, что дала свою клятву тому, кто держал ее. Но мой рыцарь не поверил бы и не простил бы меня ради одних только слов. Я решила доказать ему. Я обещала позволить ему отомстить моему господину, но за плату.
— Было ли это по чести, требовать платы?
— Это было необходимо, — возразила она. — Видишь, я любила его. Я полюбила его с тех пор, как впервые увидела его. Он не позволял себе полюбить меня. Я поняла, что он не полюбит меня, если я не свяжу его обязательством.
— Поэтому ты заключила сделку.
— Поэтому я заключила сделку. Он получает отмщение. Я получаю его.
— Пока я не удовлетворю тебя, — возразил Айдан. — И не дольше.
— И не короче, — отозвалась она.
Никто не засмеялся, даже не улыбнулся. Никто не осмелился.
— Я дал тебе то, что должен был дать, — сказал Айдан. — Я получил свободу, которой добивался. Я ничего тебе не должен.
— Ты никогда не спрашивал меня, так ли это.
Он сглотнул всухую. Его голос был трудным и хриплым.
— У меня были причины поверить, что это так.
Она покачала головой.
— Ты никогда не слушал, не так ли? Или не думал. Или не делал ничего, только бежал и молился, чтобы я не последовала за тобой.
— Ты называешь меня трусом?
— Нет, — ответила она. Просто, как отвечала всегда. В ней совсем не было притворства. — Я называю тебя бездумным. Упрямым. Быть может, жестоким. Мужчина может быть жестоким, когда угрожают его самолюбию.
Айдан глубоко вздохнул, чтобы успокоиться и заставил себя говорить без дрожи:
— Госпожа моя, частью нашей сделки была моя свобода. От тебя, как и от твоего господина. Разве ты забыла?
— Жестокий, — сказала она, словно сама себе.
— А разве ты менее жестока? Явиться ко мне сейчас, опозорить меня перед всем рыцарством страны — ты довольна? Позволишь ли ты мне уйти?
Она чуть пошатнулась под натиском его гнева.
— Я не довольна.
Он вскинул руки.
— Тогда что удовлетворит тебя?
— Ты.
Он сжал кулаки.
Он не был испуган. Он не был зол — не больше, чем должен был быть, в таком месте и в такое время, которое она выбрала, чтобы призвать его к расплате. То, что билось в нем, было до ужаса похоже на счастье. Ястреб, наконец-то попавший в сеть, обнаружил, что рад своим путам.
Но он оставался диким существом. Он не собирался покоряться, даже Марджане.
— Ты имела меня, — сказал он, и было неважно, что подумает об этом двор. — Разве я не доставил тебе наслаждение.
— Ты доставил, — сказала она. — Слишком хорошо. Разве ты и вправду поверил, что огонь можно затушить огнем?
— Я был еще большим глупцом. Я верил, что женщину можно удовлетворить.
Она засмеялась, легко и до боли сладко.
— О, господин мой! Ты становишься мудрее.
Гнев его вспыхнул. Айдан бросился на нее. Он хотел сорвать ее вуаль, сделать с ее драгоценной стыдливостью то, что она сделала с его гордостью, но рука не повиновалась ему. Шелк был холоден; глаза ее горели. Вуаль и головное покрывало свободно соскользнули и упали. Когда волосы Марджаны рассыпались по ее платью, Айдан услышал долгий вздох; и сквозь него — как перехватило дыхание у короля. Айдан вообще не дышал. В голове было только смутное удивление. Она была сверхъестественно, невозможно прекрасна.
Его ладонь знала, где ей следует быть: на щеке Марджаны. Айдан смотрел на свою руку, пытаясь опустить ее.
— Мы даже не верим в одного и того же Бога, — сказал он.
— Нет бога кроме Бога. — Мягко, чисто, неоспоримо.
Он с болью вдохнул, наполняя опустошенные легкие.
— Между нами кровь.
— Разве твоя вера не велит прощать врагов своих? — Она отбросила волосы с лица и обратила огонь глаз на Балдуина. — Повелитель, ты здесь король. Я прошу твоего правосудия. Этот человек обещал мне себя. Он исполнил только мельчайшую долю обещания. Будет ли он свободен? Должна ли я оставить свои претензии к нему?
Айдан повернулся лицом к королю.
— Должен ли я снова потерять свою свободу? Должен ли я платить цену, которую давно уплатил?
Король переводил взгляд с одного на другую. Даже не сознавая этого, Айдан стоял плечом к плечу с Марджаной, как будто они вместе сражались в битве, а не жестоко противостояли друг другу.
Балдуин осознал иронию этого. После нескольких секунд молчания он сказал:
— Сделка — вещь тяжелая; тем более, когда договаривающие не могут согласовать свои мнения. Скажите мне честно, госпожа. Вы желаете этого человека? Сделаете ли вы все, чтобы получить его?
— В границах веры и разума — да, ответила она.
Король слегка кивнул.
— И вы, милорд. Эта женщина отвратительна тебе? Ты презираешь ее?
— Нет. — Айдан вытолкнул слово.
— Значит, твои возражения вызваны только вопросом религии?
— Нет.
Балдуин ждал. И ясно было, что ждать он будет, пока Айдан не заговорит снова. Айдан выдал то, чего тот ждал.
— Вы думаете, у меня совсем нет чести?
— Совсем наоборот, — ответил король. Айдан видел, что он доволен собой. Чертов мальчишка. Не сговорился ли он с этой ассасинкой?
Айдан укротил себя. Ему понадобится весь его разум: быть может, больше, чем у него когда-либо в жизни было.
— У меня есть гордость, — сказал он, — и, да, моя вера. И уверенность в том, что я не должен этой леди ничего, кроме своего прощения. Я дарую его. Я прощаю ее за все, что она сделала со мной и моими близкими.
