— У меня есть гордость, — сказал он, — и, да, моя вера. И уверенность в том, что я не должен этой леди ничего, кроме своего прощения. Я дарую его. Я прощаю ее за все, что она сделала со мной и моими близкими.
— А то, что ты сделал со мной? — спросила она. — Ты и это прощаешь себе?
— Должен ли я просить прощения за то, что любил тебя?
— Нет, — ответила она. — Только за то, что покинул меня.
— Вы можете также замолить грех, — добавил Балдуин.
Взгляд Марджаны был отчаянным. Айдан не мог заставить себя поступить так, как велел король, хотя отлично знал, почему Балдуин сделал это. Церковь слушала, и ее приговор не подлежал сомнению. Айдану следовало бы быть более решительным, чем он был. Искреннее покаяние, соответствующая епитимья, и он свободен. Стоило только воззвать к находящимся здесь прелатам. Они могли бы даже изгнать демоницу ради него, если бы он попросил.
Балдуин был истинным христианином, но он также был и королем, и он был молод. Насколько молод, Айдан успел забыть. Того, о чем он должен был рассудить, он никогда не ведал сам и не мог изведать из-за своей болезни. Это ставило его особняком, это отдаляло его на такое расстояние, какое не мог понять даже священник. Священник под своей тонзурой был мужчиной, и был связан всего лишь обетом, и никак иначе.
— Разве это грех, — спросила Марджана, — быть избранным в мужья?
Ее отчаяние не было вызвано потрясением, Это было пауза перед убийством.
Балдуин выпрямился.
— Он женился на тебе?
— Нет! — закричал Айдан.
— Нет, — ответила Марджана. — По закону — нет. Но деяния достаточно, если доказано намерение.
— Я намереваюсь только расторгнуть нашу сделку.
— Именно, — подтвердила она.
Балдуин положил подбородок на руки.
— Это замечательно все решит, — пробормотал он.
Айдан едва слышал его.
— Этого ты хочешь? — требовательно спросил он Марджану. — Выйти за меня замуж?
Она совсем не покраснела. Даже не опустила глаз.
— Да.
— Так ради этого ты заключала со мной сделку?
Она кивнула.
Айдан рассмеялся. Это был наполовину плач.
— Ты никогда не говорила мне.
— Ты не слушал.
— Где же посредники? Где приданое, земли, обещание союза? Что вы можете предложить мне, госпожа моя?
— Себя.
Он слышал песню; а может быть, он сочинил эту песню. Ее глаза были ее приданым. Ее глаза, и колдовство в них.
Марджана взяла его за руки. Ее пальцы были тонкими, холодными и нечеловечески сильными.
— Разве это по-рыцарски, господин мой, отвергать женщину?
И он еще думал, что в ней нет притворства. Она была так же коварна, как любая рожденная женщина.
Их молчание нарушил король:
— Ответьте мне, милорд. Скажите мне правду, находите ли вы это неприемлемым — взять эту леди в жены?
Айдан открыл рот. Слова не шли. Он закрыл рот. Его руки все еще были в ее, и пальцы сплелись почти неразрывно. Его сознание билось о стены, взывая к ней. Но все это застывало перед маленькой, холодной ледышкой сопротивления. Или страха. То, что люди называли любовью, было хрупко; слово, жест могли разрушить ее. Эта любовь была много сильнее. И если он примет ее, он никогда не сможет выпустить ее.
— Ты не принимаешь ее, — сказала Марджана, прочтя его мысли, как обычно, совершенно без усилий. — Она принимает тебя. Посмотри вокруг себя. Разве это вольный воздух? Или ты не узнаешь желудок дракона?
— Не узнаю, — сказал он, сопротивляясь. — Я не ненавижу тебя. Я не… хочу… Как я могу жениться на тебе?
— Легко, — ответила она. — Ты скажешь слова. Ты вложишь в них смысл.
— Но какие слова?
— Наши, — сказал король. И когда они обратили к нему лица: — Я Защитник Гроба Господня. У меня есть свои обеты и свои обязательства. Вы просили меня рассудить вас, леди. Я это сделал. Я рассмотрел суть вашей жалобы. Я заключил, что существует долг, и он еще не оплачен. Отдадите ли вы за это свою веру?
— Нет! — Айдан выкрикнул это прежде, чем она пошевельнулась.
— Это не может быть частью любой сделки, ни для нее, ни для меня. Я ставка в этой игре. Я говорю, что согласен — если госпожа моя выйдет за меня замуж по христианскому обряду.
Сердце его колотилось. Драконий желудок, да? Это был абсолютный, невероятный ужас. И безумное счастье. И Марджана, сплетшая с ним пальцы, изумленная тем, что он защитил ее веру. Можно подумать, он не знал, что значит эта вера для нее. Словно его не беспокоило, что это уничтожит ее.
Она вглядывалась в его лицо и в его сознание, яростно, не осмеливаясь поверить ему даже сейчас.
— Ты так сильно любишь меня? — спросила она.
— Да, — ответил он.
Ее счастье было едва ли не сильнее, чем он мог выдержать.
— Я выйду за тебя замуж, — сказала она. — Я произнесу христианские слова. — Это всего лишь слова. Имеет значение только дух.
Айдан слышал все это. Его сердце пело, все стены пали. Марджана была в его сознании, заполняя пустоты, исцеляя шрамы. Но это было отнюдь не сладкое, не успокаивающее присутствие. Она чаще спорила с ним, чем соглашалась; ее неистовый характер был под пару его собственному. И когда война встретится с войной, когда Крестовый Поход встретит джихад, и Бог будет выбирать между ними…
— Тогда Бог выберет, — сказала она, — как Он начертал, и мы поступим так, как должны.
— Так говорят неверные.
— Только франк может подшучивать над судьбой.
Они посмотрели друг на друга.
— Я буду служить королю, несмотря ни на что, — сказал Айдан.
— Почему я должна возражать? Он достоин этого.
— Ах, но достоин ли я?
— Ты, — сказала она, вскинув подбородок, — лучший рыцарь в мире.
Лучший рыцарь в мире смотрел на прекраснейшую леди в мире и размышлял над мудростью ответа. Двор ждал его выбора, затаив дыхание. Леди предоставляла ему спорить с нею или согласиться с нею.
Рыцарь знает, когда говорить. Он также знает, когда молчать. Айдан низко поклонился и предложил ей улыбку.
Она осторожно размышляла над ней. Взвешивала, измеряла, рассматривала. Потом приподняла бровь.
Он сделал улыбку чуть шире.
Другая бровь поползла вверх.
Все они торговцы тут, на Востоке. Ему придется приглядывать за ней, когда дойдет до брачной клятвы, чтобы она не пыталась торговаться со священником.
Она вспыхнула на это. Он схватил ее в объятия прежде, чем она разразилась речью, и звучно поцеловал ее.
Франкская прямота, решил он, может быть полезна в приручении сарацинки.
Она засмеялась. Жестокая; никакой пощады его бедной уязвленной гордости. Но он простил ее. Ведь он был, прежде всего, лучшим рыцарем в мире.
