Альмод легко поднялся.
— А после того, как Фроди подставился, спасая тебя, он мне самому голову открутит, если я попытаюсь тебя убить.
Не спрашивая разрешения завернул рукав на раненой руке, ощупал, не утруждаясь диагностическим плетением.
— В смысле? — прошипел Эрик сквозь зубы.
— А ты что, не понял, что он вытолкнул тебя из-под места прорыва? Он сам мог бы просто отскочить.
Неправда, это не может быть правдой! Фроди его за пустое место держит! Он врет, снова врет!
— Да и ты мог бы, если б не зевал.
Альмод дернул за руку, совмещая обломки кости. Эрик вскрикнул. Зажмурился, вспоминая. Вот он сам ошарашенно оглядывается, выйдя из прохода. Вот замирает Альмод, чуть склонив набок голову. А потом все одновременно отскакивают в стороны, он сам летит кубарем, а за спиной раздается крик. Твою же мать…
— Тебя бы сожрали, если бы не он. Точнее, загнулся бы от боли и ран, прежде, чем дожрали. — Альмод закончил плетение, которое должно было удержать кости на месте, принялся затягивать раны. — Чистильщики крепче, а ты пока не прошел посвящение.
— Со мной ты бы и не стал возиться, — хмыкнул Эрик, не зная, куда прятать взгляд. Щеки обожгло стыдом.
Альмод передернул плечами — то ли «да», то ли «нет».
— А до того…
— Я понял.
А до того в переходе, когда он сиганул в сторону, вереща, точно первогодок, обнаруживший полсотни пауков в сумке с учебниками. Творец милосердный, позорище-то какое. А он еще что-то там про руки в крови кричал.
— Все. — Альмод поднялся. — Сам подновить плетение сможешь?
— Да.
— На ночь и утром, в течение недели. И ключица, не забывай.
— Знаю. — Эрик встал, тяжело опираясь о стол. Ноги едва держали.
Альмод шагнул к двери.
— За что он оказался на каторге? — спросил Эрик ему в спину.
— Спроси у него самого.
— А если не ответит?
— Значит, это не твое дело.
Он исчез в сенях, потом вернулся, поддерживая Фроди.
— Половина отряда калеки, — сказал тот, опускаясь на кровать. — Потрясающе.
— Плести я могу, — сказал Эрик.
На самом деле — далеко не в полную силу. Когда тело бросает все резервы на восстановление, особо не наплетешь. И все остальные определенно это знали.
Он помолчал, собираясь с духом, заставил себя посмотреть прямо в глаза Фроди.
— Я должен извиниться.
— Ну и зачем? — спросил Фроди, глянув на Альмода.
— Потому что я так решил.
Фроди длинно вздохнул, снова посмотрел в глаза Эрику.
— Ничего ты не должен, башковитый. Это я задолжал кое-кому…
Эрик поежился — слишком уж много тоски было в этом темном взгляде. Фроди продолжал.
— Тот долг мне уже не вернуть, так что теперь ты вернешь его кому-нибудь другому. И хватит об этом.
Он упал на кровать, спрятав лицо в подушку.
— Все, довольно на сегодня задушевных бесед, устал как собака, — сказал Альмод. — Переодевайся и спать.
Эрик только сейчас понял, что мокр до нитки. Поднял сумку, которую кто-то снова сунул под лавку, шагнул было к двери.
— Ты куда? — поинтересовалась Ингрид.
— Переодеться.
— А здесь что мешает?
«Ты», — хотел было сказать он, но Ингрид поняла без слов. Ухмыльнулась:
— И чего я там не видела?
Остальные заржали. Эрик залился краской. Ингрид пожала плечами и демонстративно повернулась к стене.
— Хватит, — сказал Альмод, гася светлячок. — Повеселились, и будет.
Эрик разложил мокрую одежду на лавке у стола — глядишь, к утру просохнет, вытянулся. В голове зудел, не давая покоя, вопрос.
— А сколько живут чистильщики?
Теперь над ним смеялись в три голоса.
— Тебе среднее или медианное? — поинтересовался Альмод, когда хохот стих.
— Медианное. — Так точнее.
— Два года.
Половина чистильщиков не переживает двух лет. У Эрика перехватило дыхание.
— Я же говорил, что живучий, — хмыкнул Альмод. — Все, спим. И если кто-нибудь еще раз меня разбудит, точно убью.
* * *
Когда Эрик проснулся, в комнате был только Фроди: сидя за столом, раскладывал на неравные кучки монеты. Среди красной меди кое-где поблескивали осьмушки разрубленных серебряков.
— Забирай, — сказал он, пододвигая к краю стола одну из кучек. — Твоя доля.
— В смысле? — спросил Эрик, не слишком соображая спросонья.
— Смотри, — Фроди сгреб самую большую груду в кошель. — Вот это — в казну ордена. Это — в общий котел. Еда, ночлег, снаряжение, книги… На книги еще из жалования добавляем, четверть, не забудь, когда получишь. Кстати, что ты просишь за свою?
Эрик покачал головой.
— Ничего. — Она мне досталась…
Не даром, совсем не даром. Он бы сказал, что заплатил слишком дорого, только никто не спрашивал.
— … не за деньги.
Фроди кивнул.
— А это, — четыре оставшиеся кучки выглядели равными, — наши доли. За вчерашнее. На баловство всякое.
Эрик собрал монеты, не считая, скривился: медь, кажется — много и тяжело, на самом деле на пару раз поесть да выпить. Хорошо, если пара серебряков наберется.
— В городе будем, обменяешь, — понятливо хмыкнул Фроди. — Откуда у деревенских серебро?
Эрик пожал плечами: ему почем знать?
— А где остальные?
— Умываются. Альмод просил напомнить про кости.
Эрик усмехнулся: заботник нашелся. Подновил плетение, потом вспомнил еще кое-что.
— Твою спину он смотрел?
— Да. Еще день побездельничаю, и завтра уходим.
Он выбрался из-за стола, бесцеремонно схватил Эрика за подбородок, разворачивая к свету. Прежде, чем тот успел вырваться, щека засвербела.
— Ну вот, — сказал Фроди, выпуская. — Чтобы синячищем не сверкал, девок не распугивал.
— Плевать я хотел на девок, — буркнул Эрик. — Так бы и сказал, чтобы люди болтать не начали.
— А что люди? Люди скажут: поучили сопляка, значит, за дело.
Может, и за дело. Только откуда ему было знать, что из перехода может вылезти что-то опасное? Ему вообще никто ничего не объяснял. Сказали, мол, спросишь, когда разрешу — и все. Разрешения он, к слову, так и не услышал. Эрик отвернулся к двери.
— Пойду, тоже умоюсь.
— Обиделся? — спросил Фроди в спину.
— Нет.
Он в самом деле не обиделся. Обида — это бессильная злость, надутые губы, попытка заставить другого чувствовать себя виноватым. Обижаться можно на Мару. Не на командира.
— Не обиделся, — повторил он. — Просто очень зол.
А еще до сих пор не хочется встречаться взглядом с Фроди.
— Это хорошо.
Эрик удивленно развернулся.
— Злость — держит, не оставляет места отчаянию. Не дает сдаться. Только на ней я и протянул… — Фроди дернул щекой, отворачиваясь. Потом добавил: — К слову, не у одного тебя вчера был тяжелый и слишком длинный день.
— Мне-то что с того?
— А если подумаешь?
— Слушай, что ты от меня хочешь? — спросил Эрик. — Чтобы я возлюбил человека, который сперва едва меня не убил, потом просто… забрал, точно на рудники кат… — он осекся.
— Меня он забрал с рудника, — сказал Фроди. — И, поверь, разница есть. Даже с учетом… — он мотнул подбородком за спину.
— Извини. — Эрик помолчал. — Я понимаю тебя. Я даже понимаю его: если бы меня разбудили посреди ночи…
— Я не спал, — сказал Альмод, открывая дверь. Мокрые волосы казались почти черными, по плечам — рубаху он нес в руках — стекали капли. На шее, кроме того серебряного амулета, что Эрик уже видел, висела еще одна цепочка, с изящным, очевидно женским кольцом. Не левом запястье отливали алым три бусины.
— Мог бы и не показывать, что подслушивал, — буркнул Фроди.
— Я не подслушивал. Но, открывая дверь, услышал, а догадаться, о ком вы сплетничаете, не так уж трудно. — Он вытащил из-под лавки сумку. — Можете продолжать, ничего нового я про себя все равно не узнаю.
Эрик отвел взгляд от спины, исчерченной шрамами. Какая-то мысль зудела в голове, не давая покоя и никак не желая оформиться.
— Погоди… Ты не спал.
— Ну да, — Альмод сунулся в ворот рубахи. — Вчера вечером ты походил на человека, который решил, что терять уже нечего и прощается с жизнью. Такого нельзя ни на миг оставлять одного… если не хочешь обнаружить труп.
