Маша зажмурилась.
Она пыталась… Пыталась, но не могла измыслить то — большее — зло, способное низвести их добро.
Мысли смешались в месиво, и в эту минуту она была даже не уверена в том, добро ли сам ее Бог.
Но был единственный — тот, кому она верила.
— Потому, — непререкаемо сказала она, — что Булгаков не крал трамвай Куприна. Он читал Куприна. Но не крал. Он увидел! Он был Великим писателем! Неужели вы думаете, что, прочитав в 17-м повесть про ваш анти-трамвай, он не увидел: все это — только ради него… Первый трамвай был его ровесником! А он не был слепым! Он написал Анти-анти-обряд. Я все думала, если булгаковский трамвай — революция, почему Воланд пристраивает под него Берлиоза? Потому что зло должно быть! Я не знаю зачем… Но если, пережив десять переворотов, сотни смертей, видя их не из окна, все потеряв, Город, жизнь, которую он мог прожить «в белом цвете», голодая, оплакивая мать, непризнанный при жизни, несчастный, Булгаков пишет мне «так и должно быть»… Ему я верю!
— А я все гадала, гадала, чего моя внучка написала «БМ — очень тревожно?», — сказала Ольга, и ее молодое лицо сложилось в самодовольную мину. — Она не отдаст нам Фауста — все отдала, а вот не его! Помрет, но не отдаст. Лира порождает меж хозяевами кровную связь. Она закончит, как он. Как моя сестра. Они братья и сестры по жертве, которую они принесли.
— Да знаю я, баб Оля, все знаю, — недовольно отмахнулась Акнир. — Я знаю на сто лет больше тебя. Потому Ахматова и считала себя родственницей Чингисхана… Пойми, — обратилась она к Маше, — это не отменит Отмену! Ваш трамвай ушел. Революции не будет.
— Не будет, — подтвердила Маша. — Но и Булгаков не будет Фаустом! Слепые — не прозреют. Наркомания останется неизлечимой…
— Ты в своем уме? — осторожно поинтересовалась Акнир.
— Да! Он не станет Великим врачом! Потому, что любое большое добро — лишь изнанка еще большего зла. И это добро я не дам вам свершить.
— Не понимаю, — возроптала Наследница Ольга, — почему ты возишься с ней? Ее жребий решен, она — жертва!
— Потому, — четко выговорила экс-Киевица, — что мой жребий решен. Но не ваш! Демон нарушил Великий запрет. Я выдала его. Я не хотела. Но в этом зле, как обычно, есть и добро. Мне незачем хранить его тайну. Он нарушил запрет, и вы, Ольга Силовна, были с ним заодно. Я призову на вас Суд. Здесь и сейчас. Я выйду на гору и прокричу ваше имя… А по закону Города — ни дочь, ни внучка подсудной не может стать Киевицей! Кылына не получит Киев. И ты, Акнир, тоже. Когда ты вернешься обратно, ты будешь обычною ведьмой. Выбирай, или тебе не быть Киевицей, или Булгаков не будет Фаустом!
— Шантаж? — пораженно процедила Акнир. — Зло ради добра? Далеко ж ты зашла.
— Вы отдадите мне Лиру.
— А ты уверена, — с любопытством сощурила глаза гимназистка, — что хочешь еще раз попробовать сделать как лучше и убедиться, что получилось как всегда? Творить зло во спасение способен один твой Господь, да и это лишь твое предположение… Но ты хочешь рискнуть?
— Да.
— Ладно, — протянула Акнир после длительной паузы, — раз такая упрямая, отдай мне взамен браслет четырех стихий. Попробуешь еще раз сделать добро с помощью зла? — повеселела она. — Украдешь браслет у подружки?
— Что ты делаешь, Акнирма? — испугалась Наследница. — Четырехструнный талисман неспособен заменить миру Фауста!
— Я че делать, бабуля? — скривилась та, адресуя шестнадцатилетний сарказм пафосу двадцатидвухлетней «бабули». — Стать тупой ведьмой? Потерять Киев? Оль, пошевели мозгами слегка.
— Эх, — поникла Наследница, — кабы ты, Акнирма, могла заполучить семиструнную Лиру, я б пожертвовала Иоганном. Ты — чароплетка. Тебе не нужна формула Бога. Ты сама обладаешь даром богов.
«…ведь Бог тоже сотворил мир с помощью слова».
«Также, как поступала Марина. Теперь тысячу лет все мы вынуждены подчиняться законам, провозглашенным ею. Стоит Акнир получить чуть больше сил…»
«Ты представляешь, что будет, если Акнир достанется Лира? Мать моя женщина, она напишет ТАКОЕ!»
— Как вы сказали? — сморщила лоб Ковалева. — Акнирма? Это ее полное имя? То есть Маринка наоборот. Анти-Марина? Вы назвали ее так, чтобы она создала анти-мир?
— Давай еще брякни, что я антихрист, — буркнула девушка. — Будто я виновата, что меня назвали так по-дебильному? И чего о том говорить, если Лиру мне все равно не получить. Думаешь, мама, баб Оля не пытались вымутить ее у хозяев? Не вышло. Избранник должен отдать ее сам. Мало того, он должен страстно хотеть всучить ее тебе. Тут такое дьявольское искушение им нужно придумать… Короче, даешь мне браслет амазонок?
— Не делай этого, Акнирма!
— Оль, умолкни, — осадила «бабулю» девица. — Ты старше меня на каких-то шесть лет. Сделай раз, как я говорю. И перестань звать меня этим именем. Зови меня Ани. Или лучше Анна.
— Что написано на браслете? — спросила экс-Киевица.
— «Та, кто соберет воедино четыре и семь, получит Небо и Землю», — ответила ей Киевица.
— Та, кто получит брошь и браслет?
Четырехструнную Лиру — и четыре стихии Земли. Семиструнную — и числовую гармонию, лежащую в основе вселенной. Божественной вселенной!
Но в тот самый миг, когда Землепотрясная Даша отыскала браслет, Маша потеряла Лиру: «четыре» и «семь» увернулись друг от дружки так, словно отчаянно не хотели встречаться.
Так же произойдет и сейчас.
— Я отдам тебе браслет, — сказала Маша. — А ты отдашь мне Лиру.
— Да, — сказала Акнир.
— Ты отведешь меня в Прошлое?
— В том нет нужды, — нехотя призналась Наследница Ольга. — Она может пройти туда сама. Для этого ей нужно лишь прекратить пользовать мою смесь.
«Месяцы немочи. Плохо», — муркнула Белладонна. Кошка почуяла запах мази. И Бегемот почуял.
— Вы сковали мне силы? — Маша погладила взглядом кота, чуть не мяукнувшего правду. — Как просто вы меня обманули.
— Я не обманывала вас, — обнажила зубы Наследница. — Я вас лечила. Просто, как любое добро, мое лечение имело побочный эффект. Мазь обессилила вас, дабы дать вам время восстановить силы и удержать дома, пока… Иначе, увидев, как кто-то обижает собаку, вы мигом схватили б четвертый «Миг» и сгорели б дотла. Я дала вам полгода, чтоб вы могли выжить, теперь у вас достаточно сил. И вы воспользуетесь ими, чтоб умереть.
— Зачем же вы спасали меня? — изумилась Маша.
— Вы неспособны понять! — в голубоглазье Ольги мелькнула тоска. — Вы так похожи на мою бедную сестру, так похожи. Я словно бы вновь слышу ее речи. И временами мне приходит в голову мысль… Возможно, ваш Бог сделал слепых — слепыми из милосердия? Издавна ведьм губили их знания. Моя сестра познала больше иных. Я призвала Суд на нее. Но, как и вы, она оставила Киев не из-за Суда… Она не смогла простить себе, что погубила миллионы слепых. Вы не можете простить себе, что вы их спасли. И обе вы, свершив зло ради добра, погубите Фауста… И себя самих.
