Она подняла на ладони маленький уголёк, опавшие листья и рыбью чешую и бережно ссыпала их в узелок, а потом повесила его на дерево.
— И огонь, и вода, и земля проснутся в свой черёд, но сейчас — время сна. Пусть не покинут вас отвага и надежда…
…Кессе снился заснеженный берег — припорошенные серебром уступы, известняковые откосы под коркой льда, обледеневшие ветки Ивы, торчащие из-под снега там, где осенью был берег, а теперь вода и земля слились и исчезли под безжизненным белым покровом. Река спала, и прочный лёд тёмными пятнами выступал из-под снега. Ветер метался над обрывом, сметал снеговую крупу с ледяной брони, завывал в узких ходах зимней вентиляции — и стены пещер дышали холодом. Кесса сидела у окошка верхней пещеры, смотрела на уснувшую Реку сквозь узкую щель между зимней завесой и камнем, и в вихрях снежной крупы ей мерещились светящиеся тени, тонкие, причудливо изогнутые, шипастые и когтистые.
— Хаэй! — воскликнул кто-то над головой, и камень под Кессой закачался, едва не вытряхнув её из пещеры на снег. Она испуганно мигнула, и видения исчезли. Заснеженный Фейр сгинул. Над Кессой, удивлённо мигая, склонился авларин.
— А что ты тут спишь? Ты заболела?
— Н-нет, — странница выпала из кокона и уселась на ковры, пытаясь обрести ясность мыслей. — А вы чего не спите? Зимний Излом же был…
— А! Вот чего ты боишься, — усмехнулся авларин. — Ни одна ледяная тварь носа не сунет в Меланнат. После обеда будут занятия по магии, не пропускай их… и завтра на утреннюю тренировку приходи, а то Иллингаэн беспокоится. У него какая-то новая работа для тебя.
…«И правда, зима,» — думала Кесса, надвигая на уши шлем. Раскалённый воздух мохового леса, пропитанный влагой, удушливый, остыл так, что странница не удивилась бы пару изо рта и ледку на мокрых стенах. Вода оседала на холодных камнях, стекала по серебристым листьям и дощатым навесам, быстрыми ручейками сбегала к реке — и медлительная тёмноводная Карна разливалась всё шире, и впадающий в неё Нейкос переполнялся и подступал к замковому холму. «Не затопит нас тут?» — думала Кесса, с опаской глядя на чёрную воду. На волнах покачивались огромные пожелтевшие листья, покрытые тёмными пятнами, будто червоточинами. Страннице слышалось тихое шипение — едкий ливень хлестал поникшие кусты, разъедал листву. Ни одна его капля не попадала на стены Меланната.
«И только серебристый холг не растворяется в кислоте!» — с сожалением покачала головой Кесса, спускаясь со стены. Её ждала жаркая, тёмная и промокшая насквозь башня — дом древесных грибов. Кесса уже почти научилась не задыхаться, входя в неё.
Света в башне было мало — только то, что просачивалось с серого неба сквозь узенькие окошки под округлой крышей, и внизу царил влажный и душный мрак. Тяжёлые створки приоткрылись, едва Кесса ткнула пальцем в приколоченный к ним медный грибок, и тут же захлопнулись за её спиной. Она осторожно вдохнула сквозь серебристый лист, прикрывающий нос и рот. Пахло сырой землёй, преющим мхом и гнилой древесиной.
«Быстро же вы тут растёте…» — покачала головой Кесса, скользя взглядом вверх по стенам. Только вчера она срезала множество грибов, а сегодня они вновь всё заполонили и толкались шляпками — только лестница, извивающаяся по стенам, пока была от них свободна.
Кесса посмотрела под ноги — широкая каменная чаша, вмурованная в пол, со вчерашнего дня почти опустела, вся вода испарилась и впиталась в мох, и осколки кей-руды на потемневшем дне напрасно грели камень.
— Ал-лийн! — Кесса развела руки так широко, как только могла, и едва успела отпрыгнуть — водяной шар, способный вместить трёх человек, рухнул в чашу и зашипел на горячих камнях. Пар взметнулся к прорезям под крышей, и ребристые шляпки по стенам зашевелились и заскрипели.
— Вот вам, ешьте! — Кесса открыла коробку с тёмной смесью и, приподняв пласт мха, высыпала содержимое наземь. Мох шмякнулся обратно, как мокрый коврик. Кесса стряхнула с пальцев сухую бурую землю и стеклянистый пепел.
«Вот же чудно — едят они тут, а растут — там,» — хмыкнула странница, разминая запястья. Осталось только залезть на лестницу и нарубить мешок грибов — одной рукой, с размаху, прямо как Речник Фрисс рубил ветки холга в лесах Фалоны. «Иллингаэн сказал, что мой удар сильнее с каждым днём,» — довольно сощурилась Кесса, цепляясь за лестницу. «Скоро я смогу рубить холг! А там и до костей дойдёт…»
…По воде Нейкоса расплылись масляные пятна. Там, где осенью лежали прелые листья, колыхалась полурастворённая жижа, белесые ветки мха, попавшие в реку, почернели. Ветер пропах горечью.
— А куда улетает небесная тина, когда с неба льёт кислота? Как она не растворяется? — Кесса оглянулась на стражника-авларина. Он с копьём стоял у соседней бойницы, бесстрастно глядя на поникший лес.
— Кому же следить за ней зимой?! — пожал он плечами. — Ты долго будешь тут стоять, знорка? На кухне ждут твоих грибов.
— А! На что им мои грибы?! Там жарят алайгу! — усмехнулась Кесса. — И не одну. Ты не рад, что сегодня Семпаль?
Усмешка получилась кривая — наступил последний день Олэйтиса, зима дышала в лицо, а Фейр был дальше, чем небесные зимовья летучих водорослей. «Там вернулся Речник Фрисс, и все, кто умер в том году, снова среди живых,» — подумала она, уткнувшись взглядом в серые камни. «Йор сидит у очажных камней, рядом с Авитом… и Йор, и все остальные… они пекут лепёшки, и старшие разливают кислуху по чашам. Речник Фрисс улетел домой, должно быть, и Речница Сигюн, и могучий воин Айому, — и они сидят у своих огней. А там, где живёт Фрисс, от холода замерзают водопады… Хоть бы к следующей зиме вернуться к ним!»
Авларин, заметив её изменившееся лицо, вздохнул и поправил на ней шлем.
— Когда Миннэн Менкайхизгу привёл нас сюда, мы совсем не собирались жить тут вечно, — хмуро сказал он. — Хорошо, что наши дни теперь коротки. Наши прародители жили дольше, и было им тяжелее. Иди, празднуй Семпаль.
… - Ахой-я, хой-я, хаийе-э! — грянул припев, и все, кто сидел за длинными столами в Зале Чаш, подхватили его. Кесса вздрогнула от тычка в бок и поспешно открыла рот.
— Йе-э-э-э!
Кусок печёного мяса упал на её блюдо, прямо в гору жареного папоротника, обильно политую уном. Кесса выловила из опустевшей чаши с приправой очищенного рачка и сунула в рот. Четверо авларинов-поваров потащили к выходу из залы повозку с грудой костей — больше от трёх запечённых целиком туш ничего не осталось.
— Хвала Намре и его сынам, хвала госпоже Омнексе! — Иллингаэн высоко поднял кубок, и все вскинули чаши, а те, кто допил до дна, подняли блюда с едой. — Что бы мы ели без них?!
