— Надо же, — восхитился Алек. — А я тот самый Дораж и есть!..
Чесночник икнул:
— Врёшь!.. — и тут же заткнулся, сообразив, что перечить тому, кто может одним движением вынуть горло вон — мысль не самая удачная. — Да, — покорно согласился.
— Да — что?
— Да — вы тот самый Дораж. Мой господин, — трясущийся толстяк был откровенно жалок.
— Сколько вас?
В ответ икание и сопение.
— Ты считать умеешь?
— Да… мой…
— Сколько вас?
— Два десятка воинов… Ещё два чефа.
Трудно разобрать интонации человека, которого жёстко держат за шею, но Алек заметил, что голос толстяка при упоминании командиров сел. Интересно… чем же так напугали незадачливого сторожа командиры?..
— И мой отец.
— Да… господин…
— Два десятка. Откуда они?
— Так… из тутошних деревень лихие людишки… ещё всякие отовсюду…
А дядька-то напуган, но вовсе не до потери соображения. Сейчас он попытался сымитировать "тутошний" говор. Алек не обратил бы на это внимания, но сейчас, при резком контрасте, заметил. Судя по прежней манере говорить, толстяк и сам был "всяким отовсюду".
— А командиры откуда? — мягко спросил Алек.
Молчание. Отчётливое ощущение растущего страха. Пришлось слегка сжать пальцы, чтобы толстяк больше боялся того, кто ближе.
— Я не знаю, — выдал "страшную тайну". — Ей-ей, не зна…
Алек ослабил хватку. Кажется, в самом деле не знает.
— Говор у них незнакомый никогда такого не слышал а по виду из благородных, — шёпотом частил толстяк.
— Из благородных, значит… интересно… И куда эти благородные вас ведут?
— Дык… на Спящую Кошку.
— На Лаг-Аргаран?
— Да… туда.
— Зачем?
— У нас там лагерь. Ведём… — чесночник поперхнулся, — вашего отца на встречу с нашими набольшими и… с вами? — произнёс с заметным сомнением.
— А остановились чего?
— Дык, отдохнуть… устамши…
— И долго обычно отдыхаете?
Чесночник оживился. Посчитал, что пленитель, перешедший от допроса едва ли не к сочувственным расспросам, уже не так опасен.
— Нет, совсем нет!.. Чефы проклятыя совсем житья не дают, всё гоняют да гоняют!..
Значит, сейчас уйдут, — подумал Алек. Будут ли искать пропавшего сторожа? Едва ли. Если торопятся, да если толстяк озвучивал товарищам своё желание покинуть стройные ряды воинов правящего рода Доражей — посчитают, что он так и сделал и разве что плюнут вслед.
Хрупнуло. Хлюпнуло. Скверный запах стал сильнее.
— И правильно гоняют, — пробормотал Алек, оттаскивая тело прочь. — Был бы добрым воем, может быть, остался бы жив.
Алек опять едва не напоролся на часового. Тот бдительно таращил глаза и грозил тьме копьём.
— Эй, есть там кто? — всё-таки почуял. Но поздно. — Стоя… х-х-х-х!..
— Есть, есть, — успокаивающе пробормотал Алек. — А вот тебя уже, считай, почти нет. Кто ж так сторожит…
Он вышел из тьмы, снова вызвав переполох. Острая сталь нацелилась на сторожа, которого Алек удерживал перед собой хитро "завязанным" вокруг его же копья.
— Это я, — буркнул Алек, отпуская пойманного мальчишку. Мих, это был он, покачался, всё так же вцепившись в копьё, начал было падать, пришлось удержать за шиворот. Слегка встряхнув, Алек помог ему распутаться.
Нацеленные на них стрелы и копья опустились, мечи вернулись в ножны. Караульщики выглядели смущёнными — не заметили. Ну, почти…
— Молодец, — Алек усадил ровесника на поваленное бревно. — Заметил. Вот тебе награда.
И вручил ему взятый у толстяка меч.
— А как… а ты… — мальчишка всё никак не мог отдышаться. Сглотнул и выпалил: — Научишь?
— Не сейчас, — Алек прислушался. Вот-вот начнётся суматоха… Ага!.. — Встать!.. — страшным шёпотом приказал вой. — Рассредо… то есть разойтись пошире, стрелы и копья — товсь!..
Он снова шагнул в темноту и с интересом выслушал всё, что сотоварищи думали о "беглеце". Его люди стояли настороже, но лесные тати не горели желанием бродить по ночному лесу, выясняя, что именно случилось с чесночником. Версия о побеге всех устроила.
Один голос особенно заинтересовал Алека — громкий и уверенный, с нездешним выговором.
— Собираемся, — сказал этот голос. — Отдых окончен. А этот… что ж, мы победим и без трусов и беглецов.
Такое посмертное слово заслужил незадачливый караульщик.
— Отбой тревоги, отдыхаем, — велел Алек, вернувшись к своим. — Погодите…
Он замер, не веря своим глазам, и принялся методично поминать Проводника, его свиту, мелких эштов и тварей прочих пантеонов.
— Вы поглядите, эти идиоты никак решили лес спалить?!.
Должно быть, идея поджечь оставленные телеги не была согласована с главарями, которые ругались ещё почище Алека. Телеги потушили, ослушника покарали словесно и, кажется, немного физически.
Скоро чужаки снялись с места, немного подождав, молодой вой дал сигнал отправляться тоже.
— Идут, — прошептала Луиса.
Беглецы прятались в небольшой пристройке к бывшему дому Макшема. Мастерская древодела до сих пор вкусно пахла смолой, под ногами похрустывали стружки. Казалось, что не было этих двух лет, и сейчас в дверь войдёт Макс, держа в руках — здоровых и целых, — заготовку лука или хитро вырезанный наличник окна.
Мастерскую выбрали потому что в случае какой-нибудь неожиданности отсюда было бы легче удрать. Коней укрыли в лесу. Чед, поняв, что его привели в деревню Проклятых, впал в панику, Джурай оглушил его и завернул в рогожу, найденную в мастерской. А потом они только ждали отчего-то задержавшихся татей.
— Идут, — прошептала Луиса, нервно вытаскивая и загоняя обратно в ножны метательный нож.
— Далеко? — Джурай тронул рукоять меча. Тролль нервно погладил топорище. И только Джонатам крепче взял Симону за руку, будь она неладна!.. Следовало попросить Джурая и её оглушить, сам он не был уверен, что сможет правильно "отмерить" удар.
— Дёрнешься — точно прибью, — пообещал так грозно, что даже сам поверил. Глаза девушки блеснули в темноте, и Джо захлестнуло случайно пойманными чувствами. Насмешка — над ним? И тоска — волчья, от которой хочется в голос выть. Он вспомнил, что Симона как раз отчего-то жаждет смерти.
— Джо, гляди в оба за своей… — начал Джурай.
— Конечно, — перебил Джо. Шуточки про "наречённую" уже начали ему надоедать.
Суженая шевельнулась рядом, и он в который уже раз прикинул, как бы половчее придушить её, если что.
— Не беспокойся, — невесомый шёпот. — От меня проблем не будет. Сижу смирно и молчу.
Джонатам ничего не сказал, но, видимо, его молчание было достаточно выразительным.
