— Передумал. И почему бы нет? Одним днём я убил двух зверей — состояние и одно из богатейших герцогств в Стирии впридачу.
Она покачала головой одновременно с изумлением и раздаженьем. — И всё что ты сделал — просто сидел здесь.
— В этом и состоит настоящее уменье. Заработать-то награду все могут. — Коска запрокинул голову, улыбаясь чёрным ветвям и голубому небу. — Знаешь, по моему небывалый случай, чтобы когда-либо в истории хоть один человек получил так же много за то, что абсолютно ничего не делал. Но наврядли вчерашние подвиги принесли пользу лишь мне одному. Великий герцог Рогонт, уверен, доволен результатом. А ты сделала большой шаг к своему большому возмездию, не так ли? — Он прислонился к ней. — Кстати о нём. У меня для тебя есть подарок.
Она встревоженно взглянула на него. Вечно недоверчива. — Какой подарок?
— Ненавижу портить сюрприз. Сержант Дружелюбный, не могли бы вы взять вашего экс-нанимателя и её спутника-северянина в дом, и показать нашу вчерашнюю находку? Естественно пусть она делает всё что ей вздумается. — Притворно усмехаясь, он отвернулся. — Ведь мы же теперь друзья!
— Сюда. — Дружелюбный толкнул заскрипевшие двери. Монза бросила взгляд на Трясучку. Он в ответ пожал плечами. Она пригнулась под притолокой и оказалась в полутёмной комнате, зябкой после солнца снаружи, со сводчатым кирпичным потолком и обрывками света на запылённом каменном полу. Когда её глаза привыкли к полмраку, она различила в дальнем углу мужчину. Тот прошаркал ближе, негромко загремела цепь на его щиколотках, и перекрестье теней с грязных оконных рам упало на его лицо.
Принц Фоскар, младший сын герцога Орсо. Монза почувствовала как одеревенело всё её тело. Похоже он наконец подрос, с тех пор как она видела его в последний раз бегущим из отцовской палаты в Фонтезармо, ноющим, что он не желал участвовать в её убийстве. Он лишился пушка над верхней губой, приобрёл цветущий синяк кольцом вокруг глаза и сменил извиняющийся вид на испуганный. Он посмотрел на Трясучку, затем на Дружелюбного, когда они входили в комнату после неё. В целом не те двое, чтобы подарить узнику надежду. Он встретился глазами с Монзой, окончательно, против воли, с измученным выражением человека, который знает, что сейчас будет.
— Значит, правда, — прошептал он. — Ты жива.
— В отличие от твоего брата. Я пробила ему горло и выкинула его из окна. — Острый кадык Фоскара дёргался вверх и вниз, пока он сглатывал. — Я отравила Мофиса. Проткнула Ганмарка тонной бронзы. Верного заколола, зарубила, утопила и повесила на водяном колесе. Он до сих пор там крутится, насколько я знаю. Гоббе повезло. Я только раскатала в муку его руки, его колени, и его башку. Молотком. — От списка вместо жестокого удовлетворения, её жестоко затошнило, но она продолжала, переборов себя. — Из семерых, что были в том месте, когда убивали Бенну, остался только твой отец. — Она вынула из ножен Кальвес, клинок легонько скрипнул, страшно, как детский крик. — Твой отец… и ты.
Комната была тесной, затхлой. Лицо Дружелюбного пусто, как у трупа. Трясучка прислонился к стене рядом с ней, сложил руки, улыбаясь.
— Понимаю. — Фоскар подошёл ближе. Маленькими, неохотными шажками, но всё же навстречу ей. Он остановился не более чем в шаге, и повалился на колени. Неловко, ведь его руки были связаны за спиной. И всё время его глаза не сходили с её. — Прости.
— Ты охуел, прощения просишь? — выдавила она сквозь сжатые зубы.
— Я не знал, что будет! Я любил Бенну! — Дрожали губы и по скуле побежала слеза. Страха, вины или и того и того. — Твой брат был… мне как брат. Я бы ни за что не пожелал… такого, никому из вас. Прости… за моё участие. — Он в этом не участвовал. Она это знала. — Я всего лишь… хочу жить.
— И Бенна хотел.
— Пожалуйста. — Закапали новые слёзы, оставляя на его щеках блестящие дорожки. — Я просто хочу жить.
Её желудок перетряхнуло, желчь обожгла глотку и залила истекающий слюной рот. Давай. Она прошла весь свой путь ради этого, всё выстрадала и заставила страдать всех тех, остальных, ради одной этой возможности.
Делай что должно. Совесть — отмазка. Пощада и трусость — одно и тоже. Пора действовать. Он должен умереть.
Да делай уже.
Но её оцепеневшая рука похоже отяжелела до тысячи тонн. Она вгляделась в пепельное лицо Фоскара. В его большие, расширенные, беспомощные глаза. Что-то в нём напоминало Бенну. Когда тот был молод. До Каприла, до Светлого Бора, до того, как они предали Коску, даже до того, как вступили в Тысячу Мечей. Когда ей лишь хотелось сажать и сеять. Давным давно, тот мальчик смеялся средь пшеницы.
Острие Кальвеса дрогнуло, опустилось, стукнулось об пол.
Фоскар издал долгий, дрожащий вздох, закрыл глаза и снова открыл их, в уголках блестела влага. — Спасибо. Я всегда знал, что у тебя есть сердце… что бы не говорили. Спасибо…
Громадный кулак Трясучки врезался ему в лицо и сшиб его навзничь, кровь брызнула из сломанного носа. Он что-то потрясённо пролепетал, прежде чем северянин оказался над ним, крепко сомкнув ладони на его горле.
— Жить захотелось, пидарас? — прошипел Трясучка, оскалив зубы в глумливой ухмылке, на его предплечьях извивались жилы, пока он сдавливал всё туже и туже. Фоскар беспомощно брыкался, безмолвно сопротивлялся, выворачивал плечи, лицо налилось розовым, потом красным, потом лиловым. Трясучка зацепил кверху голову Фоскара обеими руками, поднял её к себе, так близко, что почти мог поцеловать, затем с силой вбил её в каменную плиту. Пронзительно треснуло. Башмаки Фоскара дёрнулись, загремела цепь между ними. Трясучка покрутил головой в одну сторону, потом в другую, сдвигая ладони, чтоб сподручней ухватиться, сухожилия окостенело выпирали из его заскорузлых кистей. Он снова подтащил его кверху, не спеша, и вбил его голову в пол с глухим хрустом. Язык Фоскара свесился, замигало одно веко, из-под волос поползла чёрная кровь.
Трясучка что-то прорычал на северном наречии, она не понимала слов, поднял голову Фоскара и обрушил её вниз, со всей аккуратностью каменщика стыкующего нужные блоки. Снова, и снова. Монза смотрела, полураскрыв рот, по прежнему еле удерживая меч, не предпринимая ничего. Не определившись что она может сделать и что должна. Остановить, или помочь ему. Кровь запятнала оштукатуренные стены и каменную плитку капельками и брызгами. Сквозь шум ударов и хруст раскалываемых костей ей послышался голос. Голос Бенны, на минуту показалось ей, всё ещё шепчущией ей — давай. Затем до неё дошло, что это Дружелюбный, спокойно подсчитывает сколько раз череп Фоскара ударяется о камни. Дошёл до одиннадцати.
