— Вот я думаю… я бы первое выбрала!
Смолчал я, отвернулся, коня направил вслед разбойникам — к камню возвращаться. Что сказать — что мы об одном и том же подумали? Так она, кажись, это и так уразумела…
— Яр…
— Чего?
— Руку-то, может, отпустишь? Не кинулась бы я на главного, зря схватил…
Только тогда опомнился я, пальцы разжал. А что, мне и так неплохо было ехать… И вправду, чего вцепился-то?..
На Храпе мы, конечно же, разбойников мигом обогнали, к камню подъехали. Подумала Середа — и наклонилась, по камню пальцем провела. На нем след от пальца остался — ровно если бы деревяшку головней прижгли. Так вот и написала слово свое ведовское — "Направо ходили, богаты не были". Так-то вот.
Налево поехали, вечер уже занимался. Думали, как в первый раз, что ехать всего ничего, ан нет. А тут и лес начался — не густой, а все как-то не по себе стало. Пришлось на ночлег устраиваться. Костерок махонький развели, Середа из котомки еду достала, хозяюшкой доброй, Еленой, положенную. Хотел я зверя какого подстрелить — ведьма остановила.
— Зачем, — говорит, — когда пища есть? Еще ведь и не ясно, чей это лес, да и зверье трогать лишний раз не стоит.
Устыдился я.
— Не подумал, — говорю, — не держи зла.
Улыбнулась Середа, а сама внутренне подивилась — другой молодец не послушал бы девку глупую, тем более если молодец из этих, что в дружине Гордеевой — им только волю дай силушку свою да удаль молодецкую показать, мечом помахать, за один вечер вдоволь насмотрелась на таких, аж тошно…
— Светояр! — вдруг говорит Середа.
— Чего тебе, Ягишна? — кусок прожевав, отзываюсь.
Костерок весело потрескивает, ночка теплая все в памяти ту, другую, оживляет — прямо не по себе, как Середу в ту ночь вспомню. И еще страшно малость — а вдруг дознается? И не то чтобы правду говорить я не привык или гнева ведьминого опасаюсь — жаль просто ту дружбу, едва-едва наметившуюся, расшатывать.
— А ты правда царский дружинник? — как обухом по голове, выпалила Середа.
— Да вроде, — говорю.
А та уточняет:
— Гордея-царя?
— Да, — ничего я не понимаю. — А зачем мне тогда Ясногорку искать?
— Ну, за награду там, или еще что… — пожимает плечами Середа.
— Нет, это служба у меня такая, — вздыхаю. — Царю еще отец мой в верности клялся и клятву свою сдержал. И я тоже… Да я и рад, в общем-то.
— Счастливый ты, — как скажет вдруг ведьма, и тут же глаза отводить. — Делаешь то, к чему душа лежит… И вроде служба, а свободен — как ветер. И по правде все, честно, от сердца…
Насторожился я.
— А ты, — говорю, — разве не потому в ведьмы лесные пошла, что и свободу сохранить хотела, и мудрость колдовскую перенять?
— Так-то оно так… Хоть и не по своей воле пошла, а по надобности — а рада была…
— Так что ж печалишься?
Середа губу закусила, лоб потерла в раздумьях… Так и не сказала ничего, разговор перевела:
— А отец где? Родители?
— Дома, где ж еще… Отца хоть царь и отпустил, а живут в стольном граде…
— Рады, наверное, что сын такой вырос…
— Какой? — спрашиваю. — Такой, что его дома по полгода не видать? Такой, что жену вести не торопится, внуками стариков радовать? Такой, у кого своего добра — конь говорящий, меч да кольчуга дырявая? Такой, что то в походах боевых, а то бродит невесть где, ищет незнамо что?
И чего это у меня вырвалось… Ведь Середа доброе сказать хотела, да и я раньше ни с кем речей таких не заводил…
— Да рады, конечно. Гордятся. Это так, заметно просто, как дома появлюсь… А что я, на царского богатыря не похож? — на шутку перевести все пытаюсь, да только глаза у ведьмы все серьезные.
— Не похож, — отвечает. — Совсем не похож, ну да ладно. Спать давай, утро вечера мудренее…
Улеглась у костра, вытянулась, котомку под голову положила, в плащик — опять же Еленой заботливой подаренный, — завернулась. Я напротив лег, потом спросил:
— А твои-то родители где? Ведь ясно же, что внучкой Яги только зовешься…
Не отвечает. И быстро же заснула!
Утром проснулся, глядь — нет Середы! Мигом на ноги вскочил, по сторонам посмотрел — и Храпа нет! Куда ведьма делась?! Где конь мой верный?!
— Доброго утра, богатырь! — смеется Середа, сзади из кустов выскакивая. — Чего это ты такой нервный спросонья?
Я вздохнул спокойно. Гляжу — и конь с ней. Довольный, фыркает, гривой трясет. Вот спелись, скоро хозяина забывать начнет…
— Мы тут ручеек неподалеку нашли — умылись, воды набрали, — беззаботно молвит Середа. — Сейчас вот кашки горячей состряпаю…
— Трав своих колдовских не намешай, — хмыкнул я для порядка и тут же задумался — никак, мысль ей только что удачную подал — вон как глазами повела…
Хотя нет, вроде каша нормальная была или меня уже никакие снадобья не берут. И поехали мы дальше…
К полудню выехали к поляне… А на той поляне стоит терем — и какой! Добротный, бревенчатый, на вершине конек ладный, всюду резьба искусная, и ни частокола нет, ни даже пса какого-нибудь, сторожа. И словно воздух даже вокруг другой
— Здесь, думается мне, не Баба-Яга живет… — только и вымолвил Храп. Этот завсегда языком чесать готов, мы же с Середой только рты пораскрывали. Красотища…
Тут я Тверда вспомнил. Тот сказывал, что раз пошел по такой тропке, где свадьба обещана была — то ли по спору, то ли по дурости своей, — и тоже увидел красивый высокий терем, а из того терема девица вышла… Дальше плохое пошло — злодейкой оказалась, сорок молодцев до Тверда туда ходили — все в неволе остались, в темнице ее.
И выходит тут девица — красоты неписаной.
— Здрав буде, добрый молодец, — говорит ласково.
Залюбовался я. Брови у нее черные, луком изогнутые, глаза ясные синие, румянец нежный на щечках, злата коса до пояса. Станом тонкая, взглядом добр… Да ну к лешему, взгляд — как у змеи! И улыбка — того и глядишь, жало раздвоенное покажется!
— И тебе не болеть, девица, — ответствую. Середа мне шепчет жарко: "Ведьма!", да я и сам это уже понял. Все припомнить пытаюсь, как там Тверд такую вот одолел, ничего на ум нейдет! А, что за память мерзкая, опять придется по ходу дела все решать да делать!
Тут хозяйка и голос мой холодный приметила, и Середу увидела — враз посмурнела. Потом, видать, опомнилась, спросила спокойно:
— Что же ты, добрый молодец, по левой тропке пошел, а девку с собой притащил?
Я оглянулся на Середу, плечами пожал.
— Да вот, — говорю, — привязалась по пути какая-то…
Середа сзади как пихнет кулачком от всей души широкой, я добавляю торопливо:
— Не гнать же теперь!
