— Чего опять смешного?
Я трогательно взглянул на него, словно на младенца, покачал головой, вздохнул и заговорил:
— Милый мой Ральтар. Давай сначала ты убьешь меня, а после все расскажешь. Все — все. Начистоту.
— Убить?! — встрепенулся он.
— Ну да.
— Зачем?! — его голос отразился новой дрожью.
Я поднял руки и властно произнес:
— Дабы окончательно понять, что я не смертный. А раз так, то можешь рассказывать мне все, что угодно. Причем, не нарушив обета молчания. Можешь лгать, можешь говорить правду. Твои тайны останутся жить во мне. Мне нет смысла выпытывать или вынюхивать секретные сведения. Мне даже в глаза смотреть не нужно — это образное сравнение. Я просто чувствую запах желаний. И сейчас это докажу.
Я потянул воздух, замер… снова потянул. Ноздри дрожали, улавливая неприметные запахи. Ральтар подобрался и затих, словно решался вопрос жизни и смерти. А ведь так и есть.
— Твое истинное имя… Тах, — шепотом выдохнул я.
Он резво вскочил. Грудь тяжело поднималась, глаза ярко сияли. В них тревогой вспыхивало кровавое пламя костра.
— Никто… никто не ведал моего настоящего имени… даже избранные.
Я окатил его холодным взглядом, скривил равнодушную ухмылку, небрежно махнул рукой.
— Знаешь, мне совершенно безразлично, каково твое истинное или неистинное имя. Если это важно для каких-то избранных и для тебя, то для меня то вовсе не важно. Главное — чтобы все условились называть тебя одинаково. Чтобы при имени Ральтар, у всех вспыхивал один и тот же образ. Чтобы мы не путались, о ком идет речь. Как, к примеру…(я глянул по сторонам и ткнул пальцем в первое, что пришло на ум), к примеру — жареный глухарь. Ведь понятно, о чем идет речь. Кому угодно скажи — он поймет. Так и здесь. А если какие-то избранные, например мы, называют его «священная птица, уснувшая в ночи дабы сладкой плотью своей, приготовленной на костре, насытить наши тела, ибо в том есть наше желание», то это сугубо их дело. Лишь бы они понимали, какой образ стоит за этим прозвищем. Но если они хотят общаться с простыми людьми, то непременно должны произносить «жареный глухарь», то есть использовать простые общепринятые слова, или иные символы. Конечно же, если желают взаимного понимания. Так что, можешь смело поведать мне свою историю, Тах из Клана Безмолвных Убийц.
Он вздрогнул еще сильнее. Глаза раскрылись еще шире.
— Тебе нечего скрывать от меня, — в очередной раз напомнил я, палкой поворошив угли. — От этого, кстати, зависит твоя жизнь. После ужина я решу, жить тебе, или нет. Да ты садись — я же не король. В моем присутствии не нужно говорить стоя.
Он медленно присел. Взгляд скользнул по арбалету. Я предупреждающе улыбнулся. В свете костра вспыхнули кончики клыков. Человек содрогнулся. Собрался с силами, и кротко посмотрел на меня.
— Так кто же ты?
— Давай не будем ходить по кругу! — раздраженно прикрикнул я. — Кто, да кто?! Сам прекрасно видишь, и все спрашиваешь. Реши уж для себя, кто я, и делу конец. Здесь нет ни избранных, ни кого другого. Есть я и ты. Мне не важно, кто я — это я прекрасно знаю. Мне важно — кто ты. Я же для себя решил — ты Ральтар, пусть это имя вымышленное. Зато оно звучнее, чем Тах. Тах, конечно, более таинственно, но мне все же нравится Ральтар.
— Мне тоже, — честно признался он. Напряжение спало, он несколько успокоился, расслабился. Бросил на меня отрывистый взгляд. И вдруг снова стиснул зубы. По лицу его прошла судорожная мука.
— Ты точно не человек?! — умоляюще переспросил он.
— Точно, точно, — нетерпеливо кивал я. — Смотри.
С этими словами я щелкнул пальцами, и указал на костер. Птичья тушка неожиданно зашевелилась, и медленно взлетела вверх. Я указал на Ральтара, и наш ужин принялся вращаться вокруг него. Он сидел, распахнув рот, и крутил головой, не смея оторвать взгляд от чуда. Хотя, какое то чудо — обычный жареный глухарь. Описав несколько кругов, тушка вернулся на свое законное место. Я брезгливо поморщился.
— Эх, не люблю показывать такие фокусы. А приходится. Вы очень сильно привыкли доверять глазам. И ушам. Меньше запахам, вкусу и прикосновениям. Однако есть более верные способы постижения реальности. Но… не стану тебя утомлять. Просто, хочется послушать интересную историю. Твою историю, приукрашенную правдой.
Он долго не мог прийти в себя. Протянул руку, потыкал пальцем в золотистую тушку. Она уже покрылась румяной корочкой и источала нежный запах.
— Да… — перевел он на меня горящий взгляд. В нем таилось восхищение, удивление, интерес… зависть.
— Да, — глубокомысленно согласился я, пряча торжественную улыбку. — Такая вот она «священная птица, уснувшая в ночи дабы сладкой плотью своей, приготовленной на костре, насытить наши тела, ибо в том есть наше желание»… тьфу ты! Куда как приятнее сказать «жареный глухарь». Сразу слюнки текут.
Наконец, Ральтар полностью оправился от потрясения. Глянул по сторонам, прислушался. Неожиданно, над нами послышалось тихое шуршание. Затем кто-то проворно скрылся в листве. Я с упреком взглянул на него — его рука метнулась к арбалету.
— Тебе ли не знать, кто там? — указал я наверх.
— Да, там белка, — согласился он. — Просто… после сегодняшнего вечера… я готов стрелять на каждый шорох.
— Никто не сомневается в твоих способностях стрелка, — с уважением покивал я. — Да только глупо стрелять на все шорохи.
Ральтар виновато вздохнул, натянуто улыбнулся и протянул руки к огню. Я ждал.
«Ты думаешь — то звезды светят?
То отраженье твоих глаз».
Хранитель желаний
Ждал не только я. Казалось, весь лес замер в ожидании: ветер утих, деревья прекратили скрипеть и шуршать, выпи затихли вдали. Даже звезды перестали мерцать и подмигивать друг другу.
А может, то замерло время?
Ведь все может быть…
Ральтар сидел, погруженный в свои мысли. В нем шла сильная внутренняя борьба. Он смотрел на меня, видел мой простой человеческий облик, пусть несколько странный. И в то же время он прекрасно понимал — перед ним не человек. Он пытался понять — кто именно, но не мог. Я слышал тихие звуки, словно кто-то перелистывал старые страницы. Но то были не страницы. То Ральтар перебирал в памяти все возможные имена и образы, которые хоть как-то могли пролить свет на мое происхождение. Вспоминал все предания, легенды, пророчества, песни. Даже далекие сказки детства промелькнули расплывчатыми картинами. Вздрогнули и развеялись дымкой воспоминаний. Меня и там не оказалось.
Я лишь незаметно посмеивался, не смея прервать его умственного напряжения. Губы его поджались, глаза сузились. Мысли метались, точно пойманные куропатки. Их крылья в бессилии бились о прутья клетки. Клетка оказалась крепка — птицы не могли вырваться. Свобода манила своей опьяняющей свежестью — птицы смело кидались на прутья. Но их усилия обращались лишь жалкими клочками перьев. Пестрых, невесомых, бесполезных. Клетка насмехалась над ними, сплетенная из чужих взглядов, устоев, морали и традиций. И немного из тростинок своего мировоззрения. Клетка условностей, удерживающая разум от истинного всемогущества.
