Папа метался из угла в угол, как загнанный в клетку зверь. Вейас наблюдал за ним, развалившись нога за ногу в кресле рядом со мной. Открылась дверь. На пороге показался уставший и осунувшийся дядя Кейл:
— Я извинился перед гостями и отправил их спать. Завтра на рассвете они покинут замок.
Папа даже не поднял взгляда. Горестно вздохнул и продолжил мерить шагами комнату.
— Жаль, замять этот случай не получится. Зря ты набросился на вёльву. Всё-таки она посланница богов, — снова попытался достучаться до него дядя Кейл.
Папа остановился. В льдисто-голубых глазах полыхала звериная ярость.
— Зря ты не позволил мне её удушить! Демонова горевестница! Кто дал ей право распоряжаться судьбами моих детей?!
— Держи себя в руках. Крики делу не помогут. Через пару недель отправишь сына на север, а я подыщу ему толкового компаньона. Там они добудут клык какого-нибудь моржа и принесут как трофей. Всё равно вэса никто не видел.
— А как же моя дочь?! — не унимался папа.
— А что дочь? Поедет к жениху в степь, как и собиралась, — недоуменно пожал плечами дядюшка Кейл.
Папа зло прищурился и прижал заметно побледневшего друга к стене. Рядом с его головой в камень врезался кулак с такой силой, что посыпалась штукатурка. Дядя Кейл побледнел, как покойник, и не смел даже шелохнуться.
— Никто никуда не поедет. Мои дети останутся здесь. А орден пусть засунет свои привилегии себе в задницу, — зло шипел папа. — Можете считать это изменой. Можете лишить меня титулов. Можете осаждать мой замок. Можете даже сжечь, как бунтовщика, но в угоду сумасшедшим старухам и непомерным амбициям ордена жертвовать семьёй я не стану.
— Артас! — дядя Кейл вывернулся из захвата и ретировался к двери. С порога бросил: — Я вернусь завтра, когда ты проспишься. Южное вино совсем затуманило твой разум.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Папа промолчал и повернулся к нам.
— Умереть в вечной мерзлоте в когтях неведомой твари или на костре, как бунтовщик — даже не знаю, какая участь мне нравится больше, — расхохотался вдруг Вейас.
Папа не сдержался и влепил ему такую оплеуху, что из треснувшей губы потекла кровь.
— Разве ты не понимаешь, что это всерьёз?! Наш род может прерваться: наши владения, подвиги, божественный дар — всё канет в бездну, потому что некому будет принять наследие. Наше имя вычеркнут из родовых книг, и мы не останемся жить даже в людской памяти. Исчезнем. Навсегда.
Вейас стёр рукавом кровь и поморщился:
— Кому какое дело, что будет после нашей смерти? Я хочу жить сейчас и наслаждаться жизнью. Знаешь, я бы мог отправиться в Хельхейм и добыть демонов клык, если бы только ты в меня поверил. Думаешь, я не вижу, что каждый раз, когда я берусь за меч, ты уверен, что я проиграю? Думаешь, не вижу, как ты подкупаешь поединщиков и посланников из ордена, чтобы выбить для меня лёгкое испытание? А может, у меня всё получится без поблажек, если ты дашь мне шанс!
Вейас встал и последовал примеру дяди Кейла, громко хлопнув дверью напоследок.
Папа даже не обернулся. Сел рядом и принялся вынимать шпильки из моих волос, поглаживая и распуская пряди.
— Ты тоже меня осуждаешь? — спросил он с отчаянием. Я коснулась рукой его щеки. Морщинки в уголках глаз и на лбу углубились — теперь точно пальцами не разгладить. В светлых волосах проглянули седые пряди.
— Вёльва ушла?
Он коротко кивнул.
— Я видела это… Нашу судьбу.
Папа нахмурился и забормотал странное:
— Отражение? Не может быть. Ты ведь ещё толком ничего не умеешь.
— И не научусь, от судьбы не убежишь, — накатило безразличие. Умереть? Ну и что. Я и сама сейчас желала этого.
— Нет, мы ещё поборемся. Просто не будем следовать ей, и всё. Заживём свободно. Так, как хотим мы сами, — почувствовала, как на лицо что-то капнуло. Папа плакал? Никогда бы не поверила, что он может плакать. Жаль, что я наговорила ему столько неприятных вещей сгоряча. Он такой глупый и ранимый. Ещё хуже Вейаса.
— Заживём, пап. Главное — выжить, — неумело подбодрила я.
Он вздохнул и слабо улыбнулся в ответ:
— Ты, должно быть, устала. Я отнесу тебя в святилище.
— Нет, больше я туда не пойду. Лучше в спальню.
Папа не настаивал.
***
Я не спала. Слушала шум дождя за окном. Бродячие барды-рунопевцы называли нашу землю краем голубых озёр. Местные жители посмеивались над величавой кличкой и про себя добавляли: «В котором три четверти года идёт дождь и ещё одну валит снег». Но мы любили нашу непогоду и наши заболоченные леса и не согласились бы променять даже на зной и плодородный чернозём соседей-степняков.
В эту ночь ветер бесновался и неистовствовал особенно яростно. Он кричал, почти как папа накануне, стенал и плакал, хотел, чтобы его тоже поняли и успокоили, но я отказывалась слушать и воспринимать, как живого. Как бога. Лучше думать, что его нет, чем верить, что он ниспослал нам такую жуткую участь.
Сомкнуть глаза удалось лишь за несколько часов до рассвета, когда дождь, наконец, утих. С первыми лучами солнца весь замок ожил и загудел, словно гигантский муравейник. Гости собирались в дорогу. Я оделась и тихонько пробралась в библиотеку — просторную и светлую комнату на втором этаже, уставленную подпиравшими потолок стеллажами. Благо, домочадцы были заняты и не обращали на меня внимания. Не хотелось слышать их пересуды о вчерашних пророчествах.
Среди множества толстенных фолиантов о демонах и истории Стражей я надеялась отыскать что-нибудь о Хельхейме и таинственном вэсе, но сведенья были до ничтожного скудны. Ледяная пустыня мертва и безжизненна. Никто там не жил, не снаряжал походы. За последнюю тысячу лет туда никого не отправляли даже на испытание. Действительно, край света. Край всего, что мы знаем о мире, обозначенный огнями червоточин, за которыми лишь чёрная бездна небытия. Как найти путь туда и, что важнее, вернуться? Это немыслимо!
Ухнул ветер и застучал по ставням. Я поднялась и распахнула окно. Чего ты от меня хочешь?! Если ты всё-таки есть, если я тебя обидела неуважением и святотатственными мыслями, то забери меня одну. Забери сейчас. Только папу пощади. Я знаю, он из-за меня дурит, а я не могу найти достаточно искренних слов, чтобы убедить его, что всё будет хорошо.
Ветер дохнул прохладой, вытер слёзы и ворвался в библиотеку. Заплясал между стеллажей, уронил на пол тонкую книгу, и зашелестел страницами. Что бы это значило? Тебя ведь нет. Ты не живой. Все это говорят. Так почему я ощущаю тебя гораздо более близким, чем моих родных? Я должна перестать так думать.
