— Еще полчаса нас никто не побеспокоит, — промурлыкала женщина. — Я слышала, как ты выставил мальчишку.
— Ну и что с того. Я грязный. От меня так разит конем, что оглядываются кобылы в стойлах. Я хочу помыться.
— Горячая вода вон там.
— Благодарю, — он ногой придвинул ведро и смешал горячую воду с холодной.
— Фрекарт боится тебя.
— Правильно делает, — Берен облился из ковша и обмакнул мочало в мыльную воду. — Если он не будет слишком часто попадаться мне на глаза, я забуду, что у него на два яйца больше чем надо.
— Давай я потру тебе спину.
— Обойдусь.
— Чего ты стыдишься? Следов бичевания? Я их видела. Или ты смущен тем, что я тебе нравлюсь?
— Ты? Мне? Да ты грезишь.
— И это тоже греза? — неуловимым движением она соскользнула на его лавку и, поддев пальцами полотенце, сбросила его на пол. — Ты слишком голый, чтобы притворяться равнодушным.
— Это не душа. Это по-другому называется. Сказать, как, или сама знаешь?
Женщина засмеялась, протянув руку. Берен перехватил ее запястье.
— Водички холодненькой? — спросил он. — Помогает.
— Зачем, — она приблизилась вплотную. От нее пахло травами — сладко и тревожно. — Ты ведь желаешь меня. Глупо это скрывать. Все равно все думают, что мы любовники. Так почему бы не стать ими? Тебя так беспокоит твоя верность Лютиэн? Но в ее глазах ты все равно будешь изменником. И потом, скажи, разве от нее убудет? Ее нет здесь, Берен. Есть ты и есть я. К чему кривить душой, я не люблю тебя и не нужна мне твоя любовь. Но мы можем подарить друг другу наслаждение, не причиняя никому вреда. Ты хорош собой, я тоже далеко не уродина. Может быть, лицом Лютиэн меня прекраснее, но телом я ей не уступлю и не буду так холодна, как она. Я ведь знаю много такого, что ей и в голову не придет. Почему ты отводишь глаза? Скажи, что такое есть у нее, чего у меня нет?
— Сердце, — ответил Берен. Ее объятья был крепкими, но он еще был весь в мыле, и высвободился легко. Ведро холодной воды само попалось под ноги, ледяное крошево, плавающее на поверхности, еще не успело растаять. Студеный поток обжег его кожу, Берен задохнулся от холода. Действительно помогло.
А ведь еще минута — и он бы сдался. Один Моргот знает, что было в этой женщине, но сопротивляться ей удавалось с огромным трудом.
Он взял сухое полотенце и принялся вытираться.
— Дурак, и упрямый к тому же! — Тхуринэйтель, вскочив с лавки, топнула ногой. Сейчас она была изумительно хороша, но что-то словно подтачивало эту красоту изнутри. Казалось, еще миг — и ее личико исказится безобразно.
Да никакая она не эльфийка, — вдруг понял Берен. Где мои глаза были?
— Каукарэльдэ, — вырвалось у него, и как зверь своим криком выдает охотнику, что он ранен, так Тхуринэйтель коротким сильным вдохом выдала свое поражение.
— В чей труп ты влезла? — Берена передернуло, но с омерзением смешивалась темная радость: он чувствовал, что чары рассеялись и он свободен от своего вожделения. Да разве можно ощущать страсть к мертвецу, оживленному темным колдовством? На миг Берену показалось, что он видит высохшие, проваленные глазницы, восковую мертвую кожу и пятна разложения… Когда она заговорила, и это наваждение сгинуло.
— А хотя бы и так, — прошептала она, а потом заговорила громче: — Ты что, еще не понял, что ты — слуга Гортхауэра, а я — надсмотрщик над тобой? Ты забыл, что твой король в моей власти? Если я скажу Ортхэннеру, что ты строишь планы побега, ты получишь правую руку Финрода в корзине. Ты этого хочешь?
— Я все помню, сука. Знай: если кого-то из эльфов искалечат по твоему навету, я в этой самой бане посажу тебя на раскаленную каменку — может, хоть это уймет твой жар. А если мне по самое не могу приспичит посадить кого-то на свой колышек, то чем лечь с тобой, ведьма, я лучше найду козу.
— Не сомневаюсь, — прошипела Тхуринэйтель. — Что ты знаешь о чем говоришь. Я много интересного слышала о вас, горцах. Надо думать, ты именно в такой способ утолял свое желание, когда таскался по горам и лесам. Ты, твой отец, твои братья… Или вы забавлялись друг с другом? Или…
Берен поднял второе ведро холодной воды и вылил его женщине на голову. Следующее предположение захлебнулось.
— Думай что болтаешь, — сказал он, выходя. — Я не всегда такой спокойный.
Не успел он закрыть дверь и взяться за чистые штаны, как в предбанник вошли Эрвег, Илльо и Этиль.
— О, ты уже здесь, — улыбнулся полуэльф. — Какой жар?
— Как для меня — так чересчур. Два ведра холодной воды извел.
— Как раз то, что я люблю, — Этиль, не смущаясь, принялась раздеваться. Рыцари Аст-Ахэ относились к своей и чужой наготе спокойно, как эльфы. — Ой, как же хорошо наконец согреться и вымыться. Берен, а ты весь красный!
От жара ли, от ледяной ли воды или еще от чего — но кровь действительно прилила к коже. Поэтому предательский румянец не выдал смущения. Берен спокойно завязал тесемку на штанах и натянул длинную, ниже колен, рубашку.
Дверь открылась и из бани, томно потягиваясь, вышла такая же раскрасневшаяся Тхуринэйтель. Она разыграла все мастерски: и неловкость при виде друзей, и якобы украдкой брошенный на Берена стыдливый взгляд, и легкую истому, свойственную женщинам после любовного соединения, и повернула все так, что даже его спокойствие стало выглядеть напускным и нарочитым. Все трое — «братья» и «сестра» — обменялись взглядами, говорящими: «все ясно». Берен скрипнул зубами: наедине он мог что-то выигрывать, но при зрителях Тхуринэйтель неизменно брала верх.
— Где мое платье? — спросила она, растираясь полотенцем. — Я скажу слугам, чтобы подбавили огня.
— Не нужно, — Эрвег исчез за дверью. — Эге, а вот холодная вода будет совсем не лишней! Берен, когда оденешься — свистни там кого-нибудь.
— Хорошо, — пробормотал горец. Он как раз сломал зубец у гребня, расчесывая спутанные волосы.
— Дай я, — Тхуринэйтель, уже в нижнем платье, взяла гребень у него из рук. Он на миг-другой прикрыл глаза. Этиль, входя в баню последней, конечно, истолковала это по-своему.
Движения руки, расчесывающей ему волосы, были осторожны и почти нежны.
— Ты не такая уж страшная, если не знать, кто ты, — сказал Берен вполголоса, когда дверь за целительницей закрылась. — Покрути своим задком тут, в Каргонде, — может, и найдешь того, кто захочет с тобой спать. Фрекарт же находит.
— Я не забуду, — промурлыкала Тхуринэйтель, заплетая его волосы в косу. — И ты проклянешь тот день, когда я тебе напомню.
* * *
— Ой-йо… Бедная моя старая задница, — Болдог вытянулся на лежанке, поставив на живот кружку подогретого эля. — Что ни год, то все хуже она переносит верховые прогулки. Фрекарт, вели своему мальчишке подать мне ветчины с хлебом. У Повелителя изысканно готовят дичину, а я соскучился по обычной свиной ляжке…
