— Это удивительно.
— Да, ваша бабушка права. У вас действительно талант, — улыбнулся профессор, а я принялась склеивать остальные кусочки и так увлеклась процессом, что даже не заметила, как пролетело время. Меня не волновали ни голод, ни жажда, ничто другое, только эти маленькие и большие кусочки, которые медленно, но верно образовывали цельное ветровое стекло. Конечно, на половину окна я потратила больше двух часов, профессору же хватило нескольких минут, но сам факт того, что у меня получилось, не спонтанно, не от переизбытка сил, не от раздражения, а специально, путем усилий, невероятно вдохновлял. И пусть, я потратила на это много сил и энергии, но одно из пассажирских окон москвича было вставлено мною. Это самое лучшее, что со мной случалось за последнее время. И это чувство, собственной победы, настоящего преодоления себя… заставляло гордиться собой, как никогда раньше.
А как рад был москвич. Он оживал с каждым нашим движением, с каждой восстановленной деталью, и я поняла вдруг еще одну вещь. Они живые. Не все, конечно, но в большинстве своем артефакты действительно живые. Я словно сейчас олененка вылечила. Удивительное чувство.
— Спасибо вам, профессор, что вы позволили мне понять, почувствовать, — с восторгом прошептала я, глядя на наше творение.
— Это действительно удивительно, — согласился Илья Захарович. — Я помню, как исправил свой первый артефакт. Это были часы, давно сломанные, ржавые, покрывшиеся паутиной. Я нашел их на барахолке, но сразу почувствовал, что в них что-то есть. И каждый день, шаг за шагом я отчищал их, разбирал, протирал шестеренки, и чувствовал отклик, чудесный отклик их сути, души, заключенной в них. Я верил, что совершаю что-то по-настоящему важное, чувствовал, что без меня этот чудесный механизм погибнет, а я в тот момент давал ему новую жизнь, новую историю.
Сейчас я понимала в полной мере каждое его слово, потому что сама испытывала то же самое.
— И что случилось с часами?
— Они стоят у меня дома, на камине, — ответил профессор.
Я так и думала. Мы очень часто хотим запомнить навсегда мгновения наших побед над самими собой, запечатлеть крупицы счастья. Жаль, я не могу поставить Красавчика на полку и любоваться каждый день. Моя маленькая победа. Впрочем, почему не могу?
— Профессор, а можно я все это сфотографирую?
— А почему нет?
— Хорошо, я сейчас, у Евы наверняка есть фотоаппарат.
— О, вы говорите об этой чудесной штучке из человеческого мира? Думаю, у меня есть идея получше.
Профессор повернулся к своему плащу, который лежал здесь же, на столе.
— Вы знаете, Эля, меня очень часто приглашают оценить ту или иную старую коллекцию, но предметов бывает так много, что я беру с собой одну очень полезную вещь.
Профессор повернулся ко мне, с небольшой коробочкой в руках.
— О, я вижу, вы заинтригованы.
— Еще как, — призналась я.
— Я называю его «калейдоскоп воспоминаний». Удивительный артефакт, который я тоже обнаружил совершенно случайно. Чудо магической техники. Встаньте сюда, пожалуйста.
Я поспешила подойти к Красавчику, совершенно уже предчувствуя, что сейчас я увижу что-то удивительное. Профессор открыл коробочку, опустил туда руку, достал какой-то блестящий порошок и неожиданно осыпал меня им, однако, блестки не долетели до одежды, растворились прямо в пространстве. Я с удивлением заметила, что мир словно стал ярче, блеснул, как солнечный зайчик, а мгновение спустя снова стал таким, как раньше. И пока я удивлялась этому странному феномену, Илья Захарович опустил руку в шкатулку и достал оттуда небольшую фотокарточку.
Но то, что там было запечатлено, совсем не было фотографией. Это был кусочек жизни, несколько мгновений. Я сейчас словно видео смотрела, несколько секунд, где была я, Красавчик и профессор. И у меня в этот момент было такое удивительно счастливое лицо, как в детстве, в Новый год, когда ждешь утра, чтобы броситься к елке и открыть долгожданные подарки. Надо же, я когда-то не любила магию, и до сих пор жду от нее одних неприятностей, но это…
— Это чудесно, — выдохнула я.
— Да. Теперь вы сможете навсегда запомнить этот момент.
— Спасибо вам, Илья Захарович. Сегодня, вы подарили мне настоящую сказку.
— Что вы, это вам спасибо. Вы напомнили мне, Элечка, меня самого много лет назад. Напомнили, какой восторг можно получить от того, что занимаешься любимым делом.
— Я горжусь тобой, — неожиданно сказала бабушка, когда профессор уехал.
— Гордишься?
— Илья очень редко меняет свое мнение, но ты его убедила. Я же говорила.
Сама не ожидала, что профессор сделает это и скажет столько теплых слов. Но он сказал. Сказал, что это честь для него, обучать меня. Бабушка аж прослезилась, а я смутилась, отвыкла как-то от похвал. Я даже забыла, как это приятно, а иногда просто жизненно необходимо. Моя самооценка и так в последнее время серьезно пострадала, а этот опыт напомнил, что все-таки я не никто, более того, могу, действительно могу, когда-нибудь стать настоящим артефактором, получить редкую, очень востребованную профессию. Но даже это не главное, что я вынесла из сегодняшнего дня, а самое главное то, что мне больше не придется никому завидовать, потому что, кажется, я нашла то, чем бы хотела заниматься в будущем.
— Бабуль, а ты была права.
— В чем? — спросила бабушка, приобняв меня за плечи.
— В том, что мне это понравится.
— Я даже ни минуты не сомневалась в этом, — улыбнулась она и щелкнула меня по носу. — Ну что, будем собираться?
— Ага, только у нас с Евой есть одно незаконченное дело. Отпустишь?
— Отпущу, куда я денусь. Моя помощь-то вам нужна?
— Нет, сами справимся. Не маленькие уже.
— Ох, милая, для меня ты всегда будешь моей маленькой, солнечной искоркой.
— А ты — моей любимой бабулей.
— Я твоя единственная бабуля, милая.
— Да даже если бы их была сотня, ты самая любимая, самая лучшая, самая-самая. Я очень люблю тебя, бабуль.
— Иди уже, подлиза, — подтолкнула меня к лестнице бабушка, а у самой слезы на глазах. Растрогала я ее своим приступом «телячьих нежностей». Это от переизбытка хороших эмоций. Когда тебе хорошо, хочется, чтобы и другим так же хорошо стало, а самым близким в особенности.
Утром мы с Евой пошли спасать старого духа семьи Савойи. И я впервые увидела настоящее привидение. Мне говорили, что они прозрачные, а теперь я убедилась в этом в полной мере, вот только характер у них совсем не сахарный. Мы как пришли, так этот неупокоенный грозно подбоченился и выдал:
