Вот и еще развилка. Поди, определи, какую из двух узких тропок выбрать: везде мерно шелестящий лес, наслаждающийся последним теплом перед осенью и долгой зимой. Решившись, Тетрик шагает по правой тропе. Но через полмили появляется еще одна развилка, а солнце скрывается за тяжелыми тучами, предвестниками недалекой осени, так что определить направление тропок невозможно. Впрочем, Тетрик сомневается, что смог бы найти подходящую тропинку и если бы солнце сияло над головой. Любая тропинка не прямая, как стрела, а петляет между необхватных стволов, ныряет в овраги, взбирается на холмы, много раз меняя направление. Остается брести наугад, положившись на милость Исмины (или, скорее, повелителя лесов Толхаста, божка из «свиты» Аргишти). Наверное, так чувствуют себя приехавшие в Эрхавен пуладжи, выросшие в горах, или ствангарские крестьянае из глухих деревень, попавшие в столицу. Когда-то Тетрик с друзьями посмеивался над ними, а теперь понял, что и сам в горах и лесах не лучше, чем пуладж или ствангарец — в большом городе.
…Тропка сужается, ее все больше стискивает подлесок. Она становится почти незаметной, а Венд, к которому, как казалось вначале Тетрику, ведет тропа, все не видно, хотя местность ощутимо понижается, а под ногами уже хлюпает. С ужасом Тетрик понимает, что заблудился, более того, тропа-обманщица завела в болото.
Он пытается вернуться. Но то ли опять выбирает неверное направление, то ли духи леса окончательно решили погубить самоуверенного городского. Сзади тропы больше нет, а под ногами с каждым шагом хлюпает сильнее. Меняется и лес: березовые рощи вытесняет мрачный, сырой ольшаник. И, конечно, новые орды комаров, торжествующе звеня, набрасываются на лицо и руки.
Отмахивасясь сорванной веткой, Тетрик прибавляет шаг. Сперва кажется, под ногами стало суше, он радуется спасению, и тут же проваливается в скрытую травой и упавшей листвой канавку. Пока выбирается, юноша успевает вымокнуть в затхлой желто-коричневой воде почти по грудь.
— Чтоб я еще хоть раз сунулся в эту проклятую страну! — вырывается у него.
Начинает темнеть, по ветвям деревьев шелестит дождь. Пока влага не проникает под зеленые своды, но никакой радости от этого Тетрик не испытывает: в сумерках, тем более ночью двигаться по лесу равносильно самоубийству. Но и перспектива заночевать под холодным осенним дождем и в обществе комаров, тоже не радует. Да что там комары: тут и костра не разведешь, в заболоченном ольшанике нет ни одной сухой ветки…
«Но развели же» — вдруг думает Тетрик, глядя на красноватую точку, появившуюся во мраке. До него не сразу доходит, что костер означает близость других путников, а значит — тракта. Не разбирая дороги, не обращая внимания на хлещущие по лицу и рукам, рвущие одежду ветки, он бежит на огонь, моля всех богов разом, и особенно Повелителя Лесов, Толхаста, сына Аргишти и смертной женщины, чтобы точка не исчезла, скрытая зарослями. Наверное, имей он возможность увидеть себя ос стороны, поразился бы сходству с бабочкой, летящей на огонь. О том, что у костра вполне может сидеть банда вроде Гафуровой, сейчас он даже не думает.
Мысль приходит в голову попозже, когда до костра остается чуть-чуть. Он осторожно, изо всех стараясь не задеть кусты и не хрустнуть валежником под ногами, крадется к опушке прогалины, на которой горит костер, опасаясь увидеть десяток-другой до зубов вооруженных мужиков. Но у костра греется народ на диво мирный: старик лет пятидесяти и девчонка-подросток: то ли поздняя дочка, то ли ранняя внучка. А может быть, если вспомнить, во сколько лет выдали замуж Аэллу, и жена. Оружия на виду ни тот, ни другая не держаат, но ведь не хвастался им и Крейтон. И все же мужчина не похож ни на кого по-настоящему опасного — ни на дезертира, ни на разбойника, ни на ищущего заработка наемника. Такие не таскают с собой девчонок, а находят их в первом взятом с бою городе или деревне. Скорее всего, у костра беженцы с Севера — первые из лавины, которую предрекал собеседник на тракте.
— Я такой же простой путник, как вы, — говорит он, входя в круг света от небольшого костерка. — Я не причиню вам зла, только разрешите переночевать у костра.
Мужчина поворачивается — с ленцой, но взгляд по-молодому цепкий и колючимй. Тетрик чувствует, как за шиворот лезут липкие ледяные пальцы ужаса. Мужчина явно маг, и невозможно определить его истинные силы. А магия…
Хоть сам Тетрик Дара лишен, кто-то из предков наградил способностью чувствовать магию. А липкий ужас, который у всех, способных чувствовать магию, вызвало колдовство Хитты и Шауля, врезался в память на всю жизнь. Не помня себя, Тетрик бросается обратно в лес. Лучше уж ночевать на болоте, чем в обществе прислужника Владыки.
Но ноги отказываются повиноваться. Тетрик чувствует, как их словно оплетает невидимая клейкая паутина. Тихонько взвыв от ужаса, он пытается ее разорвать, позабыв, что магия — не ткань, чтобы рваться. Поначалу, повинуясь внезапно проснувшимся в нем способностям к магии, или просто собранной в кулак воле, чары поддаются. Но стоит магу добавить в заклятие Силы, и ноги подкашиваются. Тетрик падает носом в мокрую от дождя траву, пытается ползти, но руки опутывают такие же чары.
— Ты не можешь от меня уйти, пока не ответишь на вопросы, — хрипло произносит мужчина, на лице которого, несмотря на осеннюю прохладу, выступила испарина. — Мне нужны кое-какие сведения, и ты, дорогой, мне их дашь. Кто отказывались слушаться Палача Лиангхара, кончали очень плохо.
Палач Лиангхара… Теперь Тетрик оцепенел бы, даже если б маг убрал чары. Каждую клеточку его тела сковывает дикий ужас. Нет для служителя Исмины ничего ужаснее (кроме, разумеется, прихода в Мир самого Лиангхара и разрушения Храма), чем встретиться с Палачом.
Солнечный, богатый, густонаселенный Айвенд остался позади. Первые дни вообще казалось, что армия идет не на войну, а на прогулку. Аккуратные, утопающие в зелени города и деревеньки не торопясмь проплывали мимо, местные жители (а особенно жительницы) не упускали случая продемонстрировать уважение, переходщее в любовь, к своей армии. Здесь искренне любили Императора, обеспечившего стране внутренний мир и процветание, значит — и его армию. И летят из окон на головы солдат не стрелы, а цветы, в деревнях женщины выносят усталым, запыленным бойцам крынки с молоком, на постое обязательно находятся такие, кто приглашает воинов Императора «сходить до сеновалу». Соответственно ведут себя и солдаты — за весь путь через самую южную провинцию не было ни разу, чтобы солдаты, пользуясь оружием, кого-то ограбили или, тем более, взяли бы девушку силой. Если такой и сыскался, он не дожил даже до суда — зарубили однополчане, дабы не марать честь полка.
