— Но...
— Уезжай, Михелькин, — перебила его девушка и устало закрыла глаза. — Африка — это хорошее решение. Там ты станешь настоящим мужчиной. Может, и счастье своё найдёшь. Уезжай.
— Но мы...
— Я — не твоё счастье. А ты — не моё. Да ты и сам это понимаешь. Ведь понимаешь же?
Михелькин закусил губу, огляделся, вынул из-за пазухи свёрток и протянул его девушке:
— Возьми. Пригодится.
Ялка приняла его и чуть не уронила — вещица внутри оказалась донельзя увесистой. Она развернула тряпку. Внутри оказался золотой браслет гномьей работы, тот самый. Ялка растерянно подняла взгляд на Михеля.
— Чем же ты заплатишь за место на корабле?
— Отработаю матросом или ещё как-нибудь. Не думай об этом. Тебе он нужнее.
— Спасибо. Спасибо тебе.
Михелькин ничего не ответил, развернулся, сжал кулаки и молча зашагал обратно на вершину холма, где стоял фургон, горел костёр и хрустели овсом лошади. На миг сердце девушки кольнула тонкая иголка сожаления. Может, и вправду лучше остаться с ним, уплыть в эту самую Африку, построить там дом, завести хозяйство и жить свободными... Но тут же она одёрнула себя: как бы ни был он ей мил и симпатичен, каким бы честным ни сделался, прошлое всегда будет стоять между ними. Она понимала, на какую жертву он пошёл, когда полез за ней в провал подземного хода. Он искупил свой грех, но память о насилии, о боли, о предательстве была жива. Она была готова даже смириться с тем, что выносит его ребёнка, но в одном она была уверена: любви меж ними быть уже не может. Никогда.
Меж тем природа напомнила о себе — нужно было отойти. Ялка встала и пошла вдоль берега по мокрому песку.
Солнце медленно поднималось. Сквозь воду, начинающую помаленьку становиться прозрачной, была видна трава, на дне просвечивали кусты и какие-то обломки. Осень давала о себе знать. Солнечные лучи грели спину, а вот ноги мёрзли: башмаки, которые подыскала для девушки маркитантка, были старые и прохудившиеся.
Холм, затопленный морскими водами, образовал большой и вытянутый остров с крутым северным склоном. Другой склон образовал песчаный мыс, пологой дугой изгибавшийся к западу — здесь росли одинокие деревья и кустарник. Дождь смыл мусор и нечистоты, хотя прибрежный песок был усеян обломками, щепками, ветками и кусками коры. Серебристые росчерки мелких рыбёшек мелькали в воде. Девушка шла, придерживая рукой живот. Шаг её был неловок: ноги, ещё не отвыкшие от тяжести цепей, ступали медленно и осторожно. Деревянные кломпы со скрипом давили песок.
«Вот я и свободна, — думала Ялка. — Свободна от всего. От обещаний, от ненависти, от обязательств, от разлук, от любви... Но что делать мне с этой свободой?»
Ни море, ни небо, ни солнце не могли дать ей ответа на этот вопрос. Если раньше у неё были какие-то другие цели, то теперь всё свелось к одному — родить, воспитать и не умереть при этом с голоду. Может, стоило возвратиться домой, к мачехе? Да уж, усмехнулась она, веселее не придумаешь: заявиться в дом (да ещё и не родной), с пузом, как неудачливая coquine[116], — после этого можно будет сразу вешаться. Да и неизвестно ещё, какая там власть, в её родных местах... А может, найти кого-нибудь из местных, не слишком страшного и не очень злого, и остаться с ним? Да разве такого найдёшь...
Так, размышляя, девушка присмотрела подходящий кустик, совершила свои нужды и подошла к воде умыться. Ополоснула руки, лицо, провела рукой по обритой голове и долго глядела на своё отражение — маленькая, какая-то бесполая голова на тонкой шее. Захотелось показать себе язык. Она показала его, вздохнула, улыбнулась и неожиданно расплакалась.
Кому она нужна такая, да ещё с ребёнком? Может, всё-таки принять предложение Михелькина? Ещё не поздно — он ведь наверняка ждёт, что она передумает...
Какой-то звук привлёк её внимание. Где-то за кустами пару раз свистнули, затем тихо-тихо засопела свирель. Оттуда же, не в лад и невпопад, раздавались тихие, сосредоточенные удары, будто кто-то стучал молоточком. Ялка поймала себя на том, что стук и раньше доносился, толко она не обратила на него внимания. В очередной раз любопытство победило усталость, безразличие и страх, она встала, вытерла слёзы и осторожно направилась туда.
Чем дальше она шла, тем больший участок берега открывался её взору, и наконец настал миг, когда она увидела его целиком.
На берегу были трое.
Первым оказался Карел. Толстый маленький гном-полукровка разлёгся на песке, раскинув руки крестом и набросив на себя изодранный клетчатый плед, смотрел в синеющее небо и щурился от солнечного света. Рядом с ним лежала (а верней сказать — стояла) его несуразная шляпа, та самая, высокая, как печная труба, с пером за лентой.
Вторым был Зухель, или кто-то, очень на него похожий. Во всяком случае, нечто маленькое и мохнатое сидело на выбеленной солнцем коряге и тачало башмак. Ялка не сразу поняла, что башмак самый что ни на есть обыкновенный — по сравнению с существом он казался просто гигантским. А дальше...
Дальше сердце у Ялки ухнуло и покатилось под горку. Потому что третьим был Жуга.
Он сидел там в одних полосатых штанах, босой, вполоборота к Ялке. Девушка видела только спину и затылок, но ошибиться было невозможно — эту угловатую фигуру, эти всклокоченные рыжие волосы она узнала бы из тысячи. В первый миг Ялка не поверила глазам, да и как тут было поверить! Призрак, мираж, плод горячечного воображения — что же ещё это могло быть? Она помахала рукой перед глазами, отгоняя видение, но травник как сидел на траве, так и продолжал сидеть, смотрел на солнце, пробовал флейту... и вдруг обернулся, встретившись с девушкой взглядом так, словно это был не взгляд, а лезвие клинка.
— Ты... — прошептала она.
Колени девушки подломились.
В следующий миг травник уже вскочил, в четыре прыжка преодолел разделяющее их расстояние, подхватил её в падении за плечи и осторожно уложил на песок. Дурнота накатила и прошла. Все звуки утихли. Мир остановился. Замер. Никого в нём не осталось, кроме травника. Его лицо было рядом. Совсем рядом.
— Ты... — повторила девушка и сжала его руку в своей.
Прикосновение было пугающе реальным.
— Я, Кукушка, — улыбнулся травник.
Отсюда, снизу, Ялка видела, как солнце светит сквозь его волосы, делая его самого похожим на рыжее солнце с синими глазами.
— Но как... Я не понимаю. Ведь ты умер!
— Колесо, Кукушка. Я прошёл один круг и начал другой. Если я тут, значит, ты обо мне думала. Ты создала меня обратно. И весь наш мир тоже.
— Как... Господи... — Ялка взялась за голову. — Я ничего не понимаю! Ничего!
