— Да, милая? — его лицо горело.
— Ты останешься со мной?
— Если ты этого хочешь.
— А ты? Как хочешь ты?
— Я хочу, чтобы ты была счастлива, любовь моя. Со мной или без меня, не важно. И моя жизнь принадлежит тебе. Не потому, что ты купила меня. А потому, что я тебя люблю, — он светло улыбнулся, глядя ей прямо в глаза, — и я навсегда останусь с тобой, умру я сейчас или потом. Вот, взгляни, Шу, — он взял её руки в свои, — видишь, в твоих ладонях моё сердце. Оно бьется, пока оно нужно тебе.
— Это подарок?
— Да. Подарок, — он снова ласково гладил возлюбленную и любовался разгорающимися золотистыми искорками в прекрасных лиловых очах. Хилл сказал то, что надо было сказать очень и очень давно. И понимал, что ещё немного, самую малость промедления, и он бы опоздал. Они оба опоздали бы.
— Хилл, милый, если ты правда любишь меня…
— Я правда люблю тебя…
— Почему ты ушел, не сказав мне ничего? Что за такой важный долг?
— А ты думаешь, я всегда был рабом? Разве я не должен тому, кто меня продал?
— Кто тебя продал… да, конечно…
— Шу, любовь моя, я не мог тебе сказать.
— Но ты же снял ошейник…
— Я думал, что у меня совсем нет времени. Мне нужно было успеть, пока…
— Нет, не говори. Пожалуйста!
— Ладно. Это уже не так важно, — гораздо важнее было то, что он может держать её в своих руках, и разговаривать с ней, и целовать её. Все то, что, как ему казалось недавно, безвозвратно потеряно. И все опасения и сомнения не имели больше никакого значения.
— Почему ты не боишься меня? — оторваться от его ласковых горячих губ было невероятно сложно, но ей хотелось понять его, хотелось говорить с ним, слышать его голос.
— А что, нужно?
— Обычно, стоит мне обратить на мужчину внимание, у него случаются судороги или медвежья болезнь.
— Да ну? Что-то я ничего подобного не заметил.
— Ты исключение. Самый первый раз, когда я увидела тебя, ты так посмотрел на меня… словно звал. Словно хотел, чтоб я подошла к тебе.
— Ты коснулась меня. Так ласково. И ты была так прекрасна… Я столько слышал о тебе…
— Всяких ужасов…
— Я даже видел тебя однажды, года три назад.
— Никто ещё не называл меня прекрасной. Жуткой холерой сколько угодно. Упырем, людоедкой, троллем в юбке…
— Они слепые. Ты похожа на грозу. Синяя, лиловая, голубая, клубишься и переливаешься, и маленькие такие молнии пробегают. Если ты сердишься, то фиолетовые, если спокойна — голубые, почти белые, а иногда, — Хилл мечтательно и чувственно улыбнулся, — нежно-розовые и золотистые.
Он нежно провел ладонью по её волосам, словно пытаясь поймать одну из этих молний.
— Надо же… Ты всех так видишь?
— Нет. Только тебя. И других магов. У обычных людей бывает иногда отблеск, чуть-чуть.
— А ты сам какой?
— Не знаю…
— Хочешь, скажу?
— Конечно.
— Ты золотой. Как солнце. И тёплый-тёплый…
— Шу, ты поцелуешь меня, наконец?
— Да, любимый, — она обняла его и коснулась губами его губ. — Хилл? — Шу потянула его за собой к кушетке. — Дай сюда твои руки.
Он протянул ей окольцованные кровоточащими ссадинами запястья. Шу коснулась ранок губами и шепнула:
— Прости, Хилл.
— Любимая, ты не заболела? Или у меня что-то со слухом? — Хилл недоверчиво и удивленно усмехнулся.
— Прости. Пожалуйста. Хилл. — Шу повторила, удерживая его запястья у своих губ и серьёзно глядя ему в глаза. Снова поцеловала ладони. — Я поступила с тобой дурно. Прости, что заставила тебя молчать. Что купила тебя. Что надела на тебя ошейник. Что унижала и била тебя. Что звала тебя Тигрёнком…
— Только за первое, любовь моя, — Хилл привлек её к себе, обнял и баюкал, словно маленькую девочку. — За всё остальное не надо, не стоит…
— Надо. Я знаю, у меня ужасный характер, тебе тяжело пришлось со мной. Я не привыкла сдерживать свои желания… это было жестоко…
— И не надо… мне нравятся твои желания. И можешь звать меня Тигрёнком.
— Я делала тебе больно…
Хилл поцелуем поймал её последнее слово, опрокидывая на кушетку, приник всем телом и выдохнул ей за ухо, зарываясь лицом в черные, пахнущие осенними листьями пряди:
— Если ты имеешь в виду хлыст, то это не больно… — у него кружилась голова от её нежных касаний. — Всё, что ты со мной делаешь, так чудесно…
— Ты шутишь… — она провела по его спине вниз острыми ногтями. — Тебе правда нравится?
— Да. Очень… — его руки теребили и стягивали с неё рубашку.
— Но ты кричал…
— Но кричать можно не только от боли… — Хилл оторвался от её ключицы и взглянул на неё. Лукавые глаза сияли, словно пронизанное солнечными лучами море. — Ведь тебе приятно рисовать на мне узоры, и слизывать кровь, — их дыхание снова смешалось, — мне нравится твое чувство прекрасного, любовь моя.
— У тебя странный вкус, любимый…
— У тебя тоже, родная…
Сплетение юных тел укрывало лишь угасающее мерцание заката за окнами и ощущение дивной гармонии. Слитно трепещущее дыхание, унисон пульса, перемешанные черные и соломенные пряди, тихие стоны и вскрики, вязь нежных слов и ласк создавали уютный кокон, отгородивший их от всего мира.
Они отдыхали в полусне, не размыкая объятий. Гибкая высокая фигура вытянулась, закинув одну руку за голову, другой лаская изящный изгиб узкой спины, черноволосая голова покоилась на смуглой груди, тонкие бледные пальцы поглаживали легкий золотистый пушок на рельефном бедре, беспорядочно скользя по влажной коже.
* * *
— Нет, это вы послушайте, дорогой брат! За эти два дня вы должны как угодно раздобыть приглашение! Хоть удавитесь!
— Но, барон, я не смогу! Эти приглашения невозможно даже купить!
— Вы что, не понимаете, что ставите под угрозу весь наш план! Что вы, как маленький, право слово. Вон, поухаживайте за дочкой графа.
— Какой дочкой?
— Да вон той, старшей.
— Этой образиной? Да она меня старше вдвое!
— Вот-вот. А на неё приглашение имеется, на два лица, между прочим.
— Нет, вы шутите. Да надо мной будут смеяться все, кому не лень.
— Это вы думаете, что шутите. Какая разница, кто над кем будет смеяться, если наше дело провалится? Вы поклялись. Извольте теперь делать то, что требуется, а не то, что хочется.
— Барон, зачем так серьезно? Ну, не будет меня…
— Вас не будет в живых, сударь.
— Но… это же…
— Вы, кажется, не понимаете, что мы не можем рисковать. Кто не с нами, тот против нас! Или вы забыли?
— Но я же с вами, с вами… да что вы, в самом-то деле. Ладно, пойду охмурять крысу.
— Никаких крыс. Глядите веселее, сударь. От такой физиономии, как у вас, даже такая красотка, как Дарика, сбежит.
