Хорл с облегчением ретировался. Выскочив в коридор, он, однако, остановился и прислушался. По ту сторону двери Защитник Республики вновь принялся лихорадочно мерить шагами свой кабинет. Он уже не ходил, а метался. Хорл Валёр задержался, навострив уши, однако его сын по-прежнему не находил покоя, и шаги отдавались по половицам раскатистой дробью. Минуты уходили одна за другой, а дробь шагов все не смолкала. Все не смолкала. Не смолкала.
– И как вы поступили с Улуаром? – спросила Элистэ. Она сидела перед камином в плетеном кресле у дядюшки Кинца. Начинало смеркаться. Окна были зашторены, горели свечи. Над головой, скрипя половицами, расхаживал верхний жилец. За стеной кто-то пел, неимоверно фальшивя. В углу тихо гудела и мурлыкала Глориэль. Нормальные шумы нормальной жизни.
– Отвел бедного паренька к Северным воротам, снабдил деньгами, чтобы тот смог добраться до Ворва, а уж там он, конечно, сумеет схорониться. Проследил, как он прошел под воротами, и вернулся сюда – отдохнуть и побыть в одиночестве. Я так устал, дорогая моя.
– Еще бы! Но, дядюшка, как вам удалось вывести его под Буметтой?
– Ну, тут мастер Улуар не нуждался в моей помощи, это было проще простого. Ему вполне хватило собственных сил запутать Буметту. Позволю заметить, что Буметта не очень умна. Куда ей до моей Глориэли. Правда, голубушка?
Чувствительница самодовольно пискнула из своего угла.
– Буметта руководствуется самыми благими намерениями, но ее кругозор весьма ограничен. Обмануть ее проще простого.
– Хм-м. Вам, быть может, и просто. Но, дядюшка Кинц, правильно ли вы сделали, отослав Улуара Валёра? Раз уж у него есть дар, не мог бы он посодействовать вам в освобождении остальных – своих собственных родичей и Шорви Нирьена?
– В принципе – да, но на самом деле все не так просто. Несчастного Улуара предали, запугали, избили и подчинили, да так, что новых испытаний, мне думается, он просто не вынесет. Увы, он сломлен. Будем надеяться, что со временем нанесенные его душе раны залечатся, но пока не стоит рассчитывать ни на его чародейные силы, ни на действенную помощь. Пусть лучше вернется на родину, отдохнет и придет в себя. Что до вызволения Шорви Нирьена – боюсь, это мне не по силам.
– Вам, дядюшка?
– Да, мне. Видишь ли, дорогая моя, мастер Шорви Нирьен, бедная его душа, заключен в «Гробницу», а ее гробовое молчание даже я не сумел одолеть, как ни старался.
– Гробовое молчание? Вы хотите сказать, что пытались общаться с самой «Гробницей»?
– Много раз. Но она не отвечает. Нет, она пробудилась, тут я уверен; она меня слышит, но говорить не желает – а быть может, просто неспособна. Судя по всему, она утратила дар общения или забыла о нем. Я исключаю, что так задумал ее строитель, и потому прихожу к единственному возможному выводу – «Гробница» сошла с ума.
– Сошла с ума?!
– Иначе не объяснишь. Бешенство, ужас, злоба и отчаяние многочисленных заключенных поглотили ее сознание. Она не в состоянии ни общаться, ни понимать, ни внятно высказаться. Чудовищная несправедливость! Молчание обрекло ее на одиночество, ее, великую гранитную твердыню; не дай Провидение такую участь ни единой Бездумной. Несчастная, несчастная «Гробница». Когда-нибудь, возможно, она обретет язык, но сейчас одинока, нема и безумна.
– Значит, о заключенных – нирьенистах и всех прочих – вам ничего не удалось разузнать?
– Почти ничего. Мастерица Флозина Валёр содержится в «Гробнице». Нирьен и его друзья находятся там же, это я установил. А сверх того мне ничего неизвестно.
– Так что теперь делать, дядюшка?
– Дитя мое, у меня нет ответа. Давай-ка займемся тем, что имеет к нам самое прямое отношение. Скажем – ты делала упражнения, какие я предписал?
– Почти все, дядюшка. По мере сил. – Элистэ виновато потупилась и добавила: – Но я не вижу в них никакого смысла. У меня ничего не получается, как есть ничего.
– Проверим. Следи, дитя мое. – Кинц опустил голову и принялся бормотать себе под нос. Через две-три секунды в комнате появилось много бабочек размером с десертную тарелку – дивные создания с прозрачными разноцветными крылышками.
– Ой, как красиво! – всплеснула руками Элистэ.
– Это не все. Прислушайся.
Бабочки запели, и нежный их хор скорее напоминал соловьиные трели, нежели звуки, издаваемые насекомыми. Элистэ с удивлением уставилась на ближайшую бабочку и между прозрачными радужными крылышками насекомого обнаружила крохотную головку с клювом, дрожащее горлышко, округлую грудку и пернатый хвост миниатюрной птички. Она вытянула палец – тотчас же бабочка-птица подлетела и уселась на него, не переставая петь.
– Ой, дядюшка Кинц, – зачарованно выдохнула Элистэ, – это самое прелестное из ваших созданий!
– Я в восторге, дорогая моя, что она тебе понравилась. А теперь заставь ее исчезнуть.
– Не могу, она такая красивая.
– Дитя мое, умоляю, постарайся.
– Ну, ладно, попробую. – Элистэ сосредоточилась, напрягла сознание, но и несколько минут спустя бабочка-птичка отнюдь не сгинула; она по-прежнему пела, переливаясь всеми цветами радуги. Элистэ расслабилась и вздохнула: – Простите, дядюшка. Я старалась как могла.
– Странно. Странно. Не понимаю, в чем дело.
– Я же вас предупреждала. Мне это просто не дано.
– Дорогая моя, небольшие способности у тебя есть. Честно говоря, очень маленькие, но я готов поставить на кон мои долгие годы учения, что в тебе есть «нечто» и это «нечто», если его развить, поможет тебе не поддаваться чародейному наваждению. Давай проверим. Для начала – чувствуешь ли ты в эту минуту, что на твое сознание воздействуют извне?
– Да, – сразу ответила Элистэ. – Это я способна почувствовать и сразу понимаю, что передо мной наваждение.
– Великолепно, дорогая моя. Просто великолепно. Это действительно трудно – распознать наваждение. Остальное сравнительно легко. Раз убедилась, что это наваждение, – просто-напросто отмети его.
– Но я не могу, дядюшка. Я знаю, что оно призрачно, но от этого оно не исчезает.
– Тут возникла помеха, которую мы проглядели.
– Не переживайте, дядюшка. Ваши наваждения такие милые, что я с радостью им поддаюсь. Готова любоваться на них целыми днями.
– Здесь я, возможно, и ошибался. Отсутствует побудительный стимул Попробуем что-нибудь другое, не столь милое.
Он махнул рукой, и бабочки-птички, к большому разочарованию Элистэ, пропали. Затем Кинц что-то произнес, и возник новый образ. Между кроватью и бюро заворочалась какая-то гнусная тварь – огромное обезьянье туловище, поросшее шерстью, бородатая рогатая козлиная голова, но с клыками, грязный петушиный хвост и торчащие над лопатками нелепые недоразвитые крылья. Жесткая шерсть существа была заляпана пометом и грязью и кишела паразитами, по лапе стекала моча, собираясь на полу в лужицу. У них на глазах тварь раскорячилась и нагадила; воздух наполнился чудовищным зловонием.
