— Твоей семье принадлежит наша вечная благодарность.
С этими словами он препоручил свою госпожу женской мудрости вдовы Ксакатекас.
— Она не лишилась рассудка, — поспешила утешить его властительница Изашани; ее прекрасная рука умиротворяющим прикосновением легла поверх руки Мары. — Сон и покой восстановят ее силы, а время залечит душевную рану. Наберись терпения. — Не хуже Хокану понимая, что сейчас ему придется ринуться в омут политических интриг, она сообщила:
— Я поручила двум моим советникам как-нибудь заговорить зубы господам из Омекана и Инродаки. Хоппара стал во главе моего почетного эскорта; он сумеет расставить воинов таким образом, чтобы причинить как можно больше неудобств другим любителям поживиться на чужой беде.
Значит, двоих врагов можно пока выкинуть из головы. Хокану только кивнул в ответ. У Мары были верные друзья, готовые поддержать ее в возможном столкновении с политическими противниками Акомы. Мару любили многие. Сердце Хокану щемило оттого, что нельзя остаться рядом с женой, когда она так истерзана горем. Он заставил себя отвести взгляд от небольшого кортежа, назначенного для сопровождения его исстрадавшейся супруги под оберегающую сень дома. Считаться с велениями сердца в такие минуты мог бы только глупец. Нужно собрать волю в кулак, как перед смертельной битвой: здесь слишком много врагов, явившихся на церемонию прощания с Айяки именно затем, чтобы извлечь выгоду при первой же подвернувшейся возможности. Теперь уже ничем не загладить оскорбления, нанесенного Марой Джиро. Грядет кровопролитие — его не миновать; но какой же недоумок решится напасть, находясь в самом сердце Акомы, когда здесь собралась чуть ли не вся ее рать, чтобы воздать почести Айяки? Лишь очутившись за пределами Акомы, враги Мары начнут свое черное дело.
Сейчас Хокану ломал голову над тем, как выиграть время. Стоит ему ошибиться — и Акоме конец. Мало того, угар бессмысленной войны не обойдет стороной и дом Шиндзаваи: и армия, и казна понесут невосполнимые потери. Одним махом может быть сметено все, чего они достигли за последние три года, отстаивая самодержавную власть императора.
Необходимо созвать совет и подумать, что можно сделать для уменьшения размеров бедствия. Во что бы то ни стало надо привлечь на свою сторону, улестить или припугнуть тех правителей, которые не состояли в союзе ни с Марой, ни с Джиро; а те, кто открыто проявлял недовольство политикой властительницы, пусть дважды подумают, прежде чем бросить вызов Слуге Империи.
— Люджан, — позвал Хокану военачальника, зычным голосом перекрывая нарастающий шум, — вооружи гарнизон, во главе отрядов поставь самых хладнокровных офицеров. Пусть твои патрули поддерживают мир любой ценой и никому не позволяют втянуть себя в схватку.
Высокий зеленый плюмаж офицерского шлема качнулся, подавая Хокану знак, что его поняли. Улучив минутку, Хокану возблагодарил богов за то, что при выборе приближенных Мара руководствовалась прежде всего их умом и сообразительностью. Трезвые головы были сейчас единственной надеждой Акомы.
Подавленный всем случившимся, Хокану велел почетному эскорту отправляться в особняк. Не будь Мара Марой, окажись она более покорной женой (каковыми становились почти все знатные дамы Империи, воспитанные в духе цуранских традиций), у нее ни за что не хватило бы сил выдержать от начала до конца весь ритуал официальных похорон сына. Как полновластная правительница и как Слуга Империи, она была слишком на виду и притом лишена даже права на простую человеческую слабость, какую простили бы менее именитой матери.
Маре, очутившейся в самом пекле имперских интриг, поневоле пришлось играть навязанную роль, которая и сделала ее уязвимой.
***
Часом позже Мара лежала на циновке, одурманенная снадобьем, которое предписал ей жрец Хантукаму: он появился, словно по волшебству, именно в ту минуту, когда нужда в его искусстве была особенно острой. Изашани взяла в свои руки управление домом, а вездесущий Джайкен трудился за троих, пресекая кривотолки среди слуг.
На плечи Хокану легло тяжелое бремя: в одиночку принимать решения от имени Акомы. Он выслушивал донесения слуг и вассалов, делал записи, с которыми Мара могла бы ознакомиться, когда придет в себя и вновь обретет способность заниматься делами. Он примечал, кто из гостей встал на ее сторону, а кто выказал себя врагом. У большинства хватало достоинства, чтобы не опускаться до злословия; возможно, впрочем, что они просто были слишком ошеломлены. Все предполагали, что день пройдет в спокойных размышлениях, а затем Слуга Империи пригласит гостей на официальную вечернюю трапезу. Теперь об этом не могло быть и речи, и они уже готовились отправляться по домам, возмущенные непростительной выходкой женщины, которая занимала самое высокое место в Империи, лишь ступенькой ниже императорского трона. Немало представителей знатных семейств наведались в особняк, якобы с целью засвидетельствовать свое почтение; на самом же деле их обуревало заурядное любопытство: надо же было поглядеть, как держится в столь тяжелую минуту эта гордячка Акома, и уловить хоть малейший признак того, что и ее хваленая стойкость может дать трещину. Впрочем, их надежды не оправдались: Мару им повидать не удалось, а от Хокану все они (за исключением властителя Кеда) удостоились лишь самых общих слов формальной благодарности. Властитель Хоппара и родичи Мары из клана Хадама выполняли тонкую работу: расхаживая в толпе отбывающих гостей, они всячески пытались сгладить гнетущее впечатление, оставшееся от всего случившегося. После беседы с кем-нибудь из миротворцев многие уже склонялись к тому, чтобы сменить гнев на милость и более снисходительно отнестись к убитой горем матери, не сумевшей удержать себя в руках.
Властитель Анасати, так же, как и все, не допущенный во внутренние апартаменты дворца, оставался непримирим. Он упорно стоял на своем: нанесенное ему оскорбление непоправимо. Постыдная сцена, когда Джиро был остановлен у дверей Мары и бесславно отступил назад, разыгралась в присутствии целой своры приспешников, толпившихся у него за спиной. Каждый почувствовал себя лично задетым, и их сплотило общее негодование. Теперь даже тех, кто прежде относился к Маре дружелюбно, трудно будет уговорить, чтобы они не придавали значения двери, захлопнувшейся у них перед носом… а уж о врагах и говорить не приходится. По цуранским понятиям, прощение было просто менее позорным проявлением слабости, чем капитуляция. В мгновение ока властительница толкнула политических противников в стан смертельных врагов.
Джиро вовсе и не добивался публичных извинений; зато он постарался собрать вокруг себя правителей, наиболее откровенно выражающих недовольство усилением власти императора. По общему мнению Сарика и Инкомо, властитель Анасати умышленно возводил препоны на пути к примирению, делая все, чтобы как можно больше опозорить Акому. Громкие сетования Джиро достигали ушей каждого, кто находился поблизости: он, дескать, приехал на похороны племянника, полагаясь на традиционное перемирие, обязательное для всех участников подобных церемоний… и какого же обращения он здесь удостоился? Хозяйка дома набросилась на него с кулаками, бросила ему в лицо мерзкие обвинения и публично унизила! Любой правитель — даже если он питал к Маре сострадание и понимал причины ее безрассудного порыва — не мог отрицать очевидного: смертельное оскорбление действительно имело место, но никаких попыток искупления вины не последовало. О том, что после пережитых потрясений Мара еще слишком слаба, чтобы принести надлежащие извинения, догадывались многие, однако им не удалось утихомирить Джиро: он не желал слышать никаких доводов.
