Я сбрасывал ее щупальца, и она пропадала на удар сердца, чтобы навалиться снова. Снова пробовала свой финт, но опять иначе, каждый раз иначе, еще сильнее меняя его, делая его еще непривычнее…
Вместе с ее касаниями я чувствовал и отзвуки ее чувств. Ее удивление, ее страх. Ее растерянность. Ее панику.
Да, сука. Да. Мы тебя взяли.
Я вскинул револьвер, целясь, но что‑то было не так. Почему‑то кисть держала пистолет под таким углом, что отдача уйдет не в плечо, а дернет кисть назад и вбок, выбьет ствол с прицела еще раньше, чем пуля успеет пройти по стволу…
По привычке я целился правым глазом. Надо левым. Вот так. Теперь пистолет лег в руку как надо.
Но она слишком далеко… Ближе к ней, ближе!
Я опять заковылял за ней. И почувствовал, как где‑то там, за сплетением ее ледяных щупальцев, судорожно атакующих меня, в глубине за ними, среди недоумения и неуверенности стальной проволокой натянулась воля. Какая‑то мысль. Какая‑то надежда, которой я не мог разобрать. На что‑то эта сука все еще надеялась…
Не разобрать что. Но, кажется, я знаю.
Ее финты менялись слишком быстро. Все дальше уходили от того способа, каким она атаковала меня в своем логове. От ее любимого финта, атаковать которым она привыкла, — в других просто не возникало необходимости, и от этого‑то никто не уходил.
Но теперь, с каждым ее судорожным наскоком, финт менялся. Я еще успевал предугадать по первым касаниям, куда придется ее главный удар, успевал увести мою волю и мысль, отбить ее наскок, а потом задавить наведенные ею желания. Но все труднее… Она вот‑вот доберется до границ того пятачка вариантов вокруг ее обычного финта, который мы с Дианой истоптали, к которому я привык, который знаю как свои пять пальцев и где могу предсказать каждый ее шаг…
На этом пятачке я мог бы долго танцевать, уклоняясь от ее атак, мог бы сопротивляться ей, даже если бы она давила так же сильно, как тогда, в своем поселке. Сейчас она не давила и вполсилы так, как тогда… только вот‑вот выберется с этого пятачка.
И тогда мне не выскользнуть из ее хватки. Без форы я не смогу. Слишком сильна она на таком крошечном расстоянии. Даже сейчас, раненая, напуганная и теряющая силы с каждой каплей крови… Слишком сильна.
Снова налетела, и на этот раз я едва вывернулся из ее хватки. Ее щупальца схлынули, но я знал, что это только на пару секунд. Соберется с силами, сообразит, куда еще можно свернуть, и опять навалится — и, может быть, так, что я уже не угадаю, куда придется ее главный удар, не узнаю, как ей противостоять, и она прорвется. Затуманит мою волю и начнет рвать мысли, менять желания, играть памятью…
Все, сейчас! Сейчас, или будет поздно!
Сей‑час! — билось сердце в груди. Торопливо понукало: сей‑час! Сей‑час!
Теперь можно. Отсюда уж не промахнусь, даже с левой… Уж одну из двух‑то пуль положу в эту широкую, почти мужскую спину. Получай же, сука!
Я замер и перестал дышать, ловя на мушку ее шею. Пониже, между лопатками. Если и дрогнет рука, непривычная к стрельбе, и пуля уйдет чуть в сторону, все равно попаду, не в позвоночник, так в бока, или в поясницу, или в голову…
Что‑то мешало мне целиться. Накатило ее касание — она почти добралась до края моих укреплений, но я все же сбросил ее липучую хватку. На этот раз сбросил, а следующего раза не будет, ей уже не успеть навалиться на меня еще раз…
Но что‑то отвлекало меня. Не ее касания, что‑то другое.
Звук. Какой‑то неправильный звук, которого не должно было быть. Я стоял, но кирпичная крошка скрипела. От ее шагов? Но она уже не семенит по дорожке, она уже на краю поляны, там нечему скрипеть…
Я почувствовал, как опять поднимается ее ледяной ветер — неожиданно сильный, куда сильнее, чем прежде. Словно она как‑то почувствовала, что я сейчас буду стрелять. Спохватилась. И напряглась из последних сил…
К черту звуки! К черту — все!
Вот спина. Ее спина, уже удалившаяся от меня еще на пару шагов и совсем уж сгорбившаяся, почти согнувшаяся до земли… Эта спина — вот все, что мне нужно. Надо только и мне мушкой сдвинуться вниз вслед за ней, чтобы пуля пошла в сгиб позвоночника, а не выше этой скрючившейся спины… Теперь просто потянуть крючок…
Воздух выбросило из моей груди как из пробитой шины. Что‑то тяжелое и угловатое врезалось мне в спину и швырнуло вперед.
Я рухнул бы плашмя, если бы не успел выставить руки.
В левой револьвер, и падать на него, ломая кисть… Я рефлекторно выкинул вперед правую руку, но еще успел сообразить и вывернул руку обратно. Упал на правое плечо. Ударился и подбородком, и левой рукой, пальцы зажало между рукоятью и плитками — как между молотом и наковальней, зазвенели от боли. Но уж лучше так… Уж лучше так, потому что даже удар в плечо прокатился по правой руке тысячами игл.
В глазах помутилось, а из‑за меня, по моей спине, врезав мне по затылку, что‑то перекатилось и свалилось впереди. Что‑то большое и тяжелое… Что‑то, чего просто не могло быть.
Мы же перебили всех ее слуг, что приехали сюда с ней! И Катька упала вместе с ними… А Виктор едва мог двигаться. Даже если бы она подмяла его…
Я различил угловатые локти, коленки. Мальчишка рухнул на землю передо мной, кубарем прокатился дальше. С босыми ногами, в синей пижаме, распахнутой на груди, словно куртка борца.
Неужели это он так двинул меня в спину? Прыгнул на меня сзади, со всего разбега, как маленький звереныш?..
Но они же не ее слуги! Они должны были мешать ей шумом своих мыслей! Они… Мы же и ради них тоже…
Проворно, как дикий зверь, он развернулся — не пытаясь встать на ноги. Крутанулся как был, на четвереньках. И помчался на меня, так и не выпрямившись, помогая себе руками, разгоняясь в два шага…
Скуластое лицо и горбатый нос с раздутыми ноздрями… Выпученные глаза… Задравшаяся, как у пса, верхняя губа — под ней влажно блеснули зубы… Ярость, животная ярость свела все мышцы его лица, отразилась в его темных, огромных глазах. Глазах не человека, а ослепленного инстинктом животного…
Завороженный, я едва успел отвернуть лицо и выставить плечо, когда он налетел на меня. И даже через толстенную кожу плаща почувствовал, как его зубы попытались сомкнуться на моем плече. По груди мазнули его руки — напряженные, но не сжатые в кулаки, а с растопыренными, скрюченными пальцами, будто он хотел ударить меня когтями — будто у него были когти!
Скривившись от отвращения, я отшвырнул его…
Щупальца в голове стянулись, выцапывая меня там, где открылся. Вонзились в меня…
Я едва успел собраться, чтобы встретить ее. Теперь уже не вывернуться так легко, как прежде, но, может быть, если вот так…
