Наставница придерживалась иного мнения. Миров-то много, говорила она, и если чего-то нет в нашем Мире, оно может быть в других. Вот и сочится в Мирфэйн гадость. Предположение кажется правдоподобным.
Глядя на обезображенный труп, Неккара ужасается. Если новая хворь — «подарочек» тех, кто рвется в Мир, враг должен быть обезврежен, пока не пустил оружие в ход по-настоящему. Как же права была Аэлла, предлагая задержаться. Здесь такое дело, что подождать может все — в том числе и Поле. Впрочем, все может быть проще — искаженная, умирающая магия вполне способна устроить и не такое. Тогда тем более надо вмешаться: если это расползется по стране… по всему материку…
Женщина облизывает губы. Когда имеешь дело с неизвестным, никакой защитой пренебрегать нельзя. Не поскупившись, вкладывает Силу в магическую защиту. А затем приходит черед понять, как и когда умер человек, и заодно — что этому можно противопоставить. Надо, образно выражаясь, влезть в его шкуру и пережить все то, что пережил он (или она?), только «спрессованное» в несколько мгновений и не смертельное. Все равно — до чего же омерзительно… Есть в этом что-то от некромантии — но ведь сказала же когда-то Нарамис Эрхавенская: «Жизнь и смерть — две стороны меча…» Понимают это и Атарги — в этом их сила. Только они предпочитают смерть ради себя самой, а для жриц Исмины это лишь средство сохранить другим жизнь. И вся разница.
Как правило, после этого жрицы по неделе лежат пластом, но Неккара и тут знает средство остаться на ногах. Конечно, все равно мало приятного — но если столкнулась с чем-то незнакомым, иного пути нет.
Со стороны она смотрится, наверное, глупо. Аэлла достает один за другим флаконы с какими-то зельями, а Неккара капает их содержимым себе на руки, в рот или на мертвеца, по несколько капель разноцветных жидкостей. Ошибка на одну каплю означает смерть, причем незадачливую целительницу не взялась бы вытаскивать и сама Наставница. Потом старшая жрица достает нож и чертит вокруг покойника сложную гептаграмму с какими-то узорами по краям. Опускается перед рисунком на колени, в стылом воздухе мерно звучат торжественные литании Исмины. Одна, чтобы очистить голову от лишних мыслей, а вторая, которую уже можно считать заклятием — чтобы проникнуть в то, что маги называют памятью тела. Нет, это не сознание — его в мертвеце не больше, чем в камнях мостовой. Она взывает к чему-то более глубокому, что не исчезает ни при каких трансформах, «помнит» обо всем, что произошло с телом. Действие заклятия, от которого невозможно закрыться, ограничивается только временем: волшебник ее уровня способен «прочитать» все, что произошло до года назад. Лучшие из магов, говорила Наставница, способны увидеть прошлое на три года назад — большее по силам лишь Богам…
Заклятие начинает действовать. На некоторое время Неккара перестает быть самой собой, сливаясь с человеком, умиравшим от непонятной, но страшной болезни. Вместе с ним она чувствует зуд и жжение, как будто ее жалят сотни комаров. Действительно, на руках и на лице вспухает синяя, а потом начинающая темнеть, сыпь. Все тело покрывается черными крапинками, все более расширяющимися. Вот уже и не крапинки отдельные, а целые участки поражены гнилью. На коже вспухают черные волдыри, лопаются, из них течет черная, источающая тошнотворный смрад слизь. То же происходит с внутренностями. Заклятие передает все, что чувствовал человек перед смертью, и Неккара катается от боли по грязной мостовой, раскрывая рот в отчаянном крике…
Но главное она увидела. Кошмар не имеет никакого отношения к обычным, так сказать, естественным болезням. Здесь работает магия — взбесившаяся, умирающая магия, результат искажения магических токов. Все это с телами больных творят духи, питающиеся муками жертвы, они умеют так сливаться больными, что их убийство оборачивается мучительной смертью жертвы мора, а то и безумием, превращением в растение. По сравнению с подобной судьбой смерть можно считать благом…
Но демоны не самостоятельны. Их подчинили и направляют из одного места. Где-то есть источник, удар по которому привел бы к исчезновению демонов и дал заболевшим некоторый шанс остаться в живых и сохранить разум. Источник магии (а если говорить проще, то какой-то выживший из ума или, наоборот, слишком умный маг) должен быть где-то, в городе. Ага, вон он, мерзавец, сидит себе в брошенном наместничьем дворце, командует воинами в форме… Неужели вояки Озерного края?! Не может быть! Священники Единого никогда не были магами, почитая магию бесовскими происками и соблазном для верующих. Значит, деревенских знахарей за богопротивную магию на кострах сжигают, но сами пользоваться «бесовскими соблазнами» не брезгуют… Мразь!..
Последние секунды она едва не теряет сознание, такой невыносимой оказывается боль. Потом все кончилось. Если бы Неккара оборвала заклятие мигом позднее, «память тела» утянула бы ее в темное царство Лиангхара.
Женщина открывает глаза посреди мостовой, распростертая рядом с трупом. На нее с ужасом глядит, не зная, как помочь, Аэлла. Неккара устало вздыхает — магическая защита выдержала, она не заразилась.
— Все в порядке, Аэ, — утешает она послушницу. — Теперь мы знаем — эту болезнь наслали маги Единого. Пора идти к Крейтону — пока жив маг, лечить людей бесполезно.
А про себя думает: «Зато злодей наверняка знает, что по его душу пришли. И даже догадывается, кто пришел. Убираться надо».
Но Неккара не может остановиться. Происходящее в Нехавенде — только начало настоящего кошмара. Надо найти живых. Заклятие заклятием, но только наблюдение над самой болезнью, а не ее магическим отражением даст все необходимые знания. Не говоря уж о такой «мелочи», как то, что живых еще можно спасти.
Целительница встает, быстро шагает вглубь города. Она надеется, что в охватившем город магическом хаосе сможет затеряться, как иголка в стоге сена. Если менять местонахождение, можно обмануть сколь угодно талантливого мага. Как сказал бы покойный Раймон, собаку съевший на общении с пиратами: «Во время пожара легче воровать».
Так, а вот еще живой дом. Из-за полуоткрытой двери доносятся слабые стоны. Неккара открывает дверь и, борясь с подступающим ужасом и тошнотой (все-таки магическая хворь хуже даже чумы), входит в уже пропахший гнилью дом.
Здесь была целая семья. Отец, правда, уже не шевелится, в луже слизи, пожравшей его внутренности. Но мать — еще несколько часов назад изумительно красивая женщина лет двадцати пяти, а теперь обезображенная хуже, чем оспой, еще жива. Живы и детишки, лежащие в соседней комнате — мальчик лет трех и девочка года на два старше.
