Еще одна цепь лопнула.
И кто-то тихо сказал сзади: — Назойливый ублюдок.
Он развернулся, но слишком поздно — широкое лезвие вонзилось меж ребер, прогрызая мучительный путь к сердцу.
Точнее, туда, где было бы сердце, окажись Л'орик человеком.
Зазубренный нож не сумел коснуться глубоко упрятанного органа и застрял у края грудины.
Л'орик застонал и упал.
Убийца вытащил нож, склонился, оттягивая голову Л'орика назад. Протянул руку с ножом…
— Забудь, дурак! — прошипел другой голос. — Она рвет цепи!
Л'орик увидел, как человек заколебался, зарычал и отошел.
Верховный маг ощущал заполняющую грудную клетку кровь. Медленно повернулся набок, чувствуя сочащуюся из раны теплоту. Новое положение дало взглянуть на богиню…
… и накинувшихся на нее ассасинов.
Колдовство сочилось из клинков, сплетения гибельной магии.
Богиня завопила, когда первый нож вонзился в спину.
Он смотрел, как ее убивают. Долгое, жестокое умерщвление. Крючки Корболо, избранные ассасины, ожидавшие в засаде, проведенные сюда Фебрилом — никто другой не одолел бы пути — и позаимствовавшие силу у Камиста Рело, Хенарас и Файэлле. Богиня отбивалась с равным упорством, скоро трое из четырех были мертвы — порваны по суставам. Но все новые цепи одолевали богиню, тянули вниз, и Л'орик наблюдал, как гаснут огни в глазницах, как духи извиваются, вдруг освободившись и жаждая бегства. Последний убийца рванулся, опуская нож словно молот. На макушку. Полуночная вспышка, взрыв отбросил ассасина. И череп и лезвие разрушились, осколки истерзали лицо и грудь Крючка. Ослепший, визжащий, он попятился, задел о корень и шлепнулся наземь.
Л'орик слышал его стенания.
Цепи наползали на тело павшей богини, пока ее не стало видно, лишь поблескивали груды черных звеньев.
Тот ветер, что тряс вершины деревьев, стих, оставив безмолвие.
Все они жаждали разрушенного садка. Этого важного приза. Но Тоблакай убил Фебрила. Убил Дераготов.
Убил Бидитала.
Что до Корболо Дома — похоже, скоро императрица лично побеседует с ним. Бедный ублюдок.
Мох под верховным магом пил жизненную силу.
Только сейчас он понял, что умирает.
Сучки затрещали неподалеку.
— Я не удивлен. Ты отослал фамильяра, да? Снова.
Л'орик вывернул голову, поднял взгляд — выдавил блеклую улыбку. — Отец.
— Не думаю, что после твоего ухода что-то изменилось в комнате.
— Полагаю, стало пыльно.
Озрик хмыкнул. — Во всей крепости, наверное. Мы там не бывали столетиями.
— А слуги?
— Я их отпустил… около тысячи лет назад.
Л'орик вздохнул: — Удивлюсь, если она еще стоит.
Озрик неспешно присел около сына, его окружало волшебное сияние Денала. — О, она еще стоит, сын. Я всегда сохраняю возможности. Некрасивая рана. Лучше исцелять медленно.
Л'орик сомкнул глаза. — Моя старая кровать?
— Да.
— Слишком короткая.
— Что же, Л'орик, жаль, что тебе не отрубили ноги.
Сильные руки охватили его, подняв без усилий.
Нелепо для мужчины такого возраста, но он ощутил покой. В руках отца.
— Ну, — сказал Озрик, — как нам убраться отсюда, во имя Худа?
Мгновение миновало.
* * *
Она споткнулась, едва удержавшись на ногах. Она моргала — за железной решеткой скопился горячий, спертый воздух. Доспехи вдруг стали неизмеримо тяжкими. Прилив паники… солнце изжарит ее в металлических тарелках…
Ша'ик замерла. Пытаясь вернуть самообладание.
«Я сама. Боги подлые… она ушла».
Она одна стояла в низине. Одинокая фигура спускалась с противоположного склона. Высокая, не спешит, походка до смешного знакома.
Гребень за спиной Таворы, все вершины изъеденных временем коралловых островков усыпаны солдатами.
Армия Откровения следит тоже, подозревала Ша'ик, но не оборачивалась.
«Она ушла. Меня… бросили.
Прежде я была Ша'ик. Теперь я снова Фелисин. А вон идет ко мне предательница. Сестра».
Она помнила, как смотрела на Тавору и Ганоэса, сражавшихся деревянными мечами. Они начинали с такой устрашающей ловкостью, орудовали клинками, словно те были невесомы. Не изменись мир — будь он прочным, как думают дети — настал бы и ее черед. Треск деревяшек, Ганоэс смеется и заботливо ее наставляет… была радость и утешение в брате, в том, как он умел обучение превратить в радость игры. Но такого шанса у нее уже не будет.
Никакого шанса, строго говоря, на возвращение хоть чего-нибудь памятного, теплого, несущего уверенность и доверие.
Нет, Тавора рассекла семью. Для Фелисин — ужасы рабства и рудников.
Однако кровь есть цепь, никогда не рвущаяся.
Тавора была в двух десятках шагов. Вытаскивала отатараловый меч.
«Пусть мы оставляем родной дом, но он нас никогда не оставит».
Ша'ик ощущала тяжесть своего оружия, запястье болело и готово было вывернуться. Она даже не заметила, как обнажила меч.
За сеткой, за щелями забрала Тавора подходила все ближе, не замедляя и не ускоряя шагов.
«Ни спешки, ни промедления. Как такое может быть? Мы не меняемся за годы. Цепь никогда не натягивалась. Никогда не провисала. Ее длина предписана. Но вес, о, вес ее всегда разный».
Она была изящной, легкой на ногу, нервирующее экономной. Она была, в этот миг, совершенной.
«Но для меня… кровь тяжела. Так тяжела».
И Фелисин начала бороться с этим внезапным, ошеломляющим весом. Попыталась поднять руки — не думая, как воспримется такой жест.
«Тавора, все хорошо…»
Громоподобный удар. Отдача сотрясла правую руку — и раздражающий вес меча вдруг пропал.
Затем что-то ткнуло ее в грудь, ошеломительный цветок холодного огня пронизал плоть, кость — и она ощутила рывок сзади, словно кто-то схватился за кольчугу и потянул — но это же острие, поняла она. Острие меча Таворы вышло, упершись в пластину доспехов на спине.
Фелисин опустила глаза, созерцая пронзивший ее меч цвета ржавчины.
Ноги подломились, и меч подался вниз под тяжестью тела.
Но она не соскользнула с длинного, покрытого пятнами куска железа.
Тело держалось, меч слишком медленно отпускал падающую на спину Фелисин.
Сквозь решетку шлема она смотрела на сестру, на фигуру за сетью черной изогнутой железной проволоки, и сеть холодно закрывала ей глаза, лаская ресницы.
Фигура подошла ближе. Чтобы твердо упереться в грудь сапогом — вес этот показался вечным — и выдернуть меч.
«Кровь.
Конечно. Вот как разрывают нерушимые цепи.
Умирая.
Я только хотела понять, Тавора, почему ты так сделала. Почему не любила меня, когда я любила тебя. Я… я думаю, это я и хотела понять».
