— Стой!
— Именем государя-императора!
Пыль вздымалась из-под сапог. Пыхали выстрелы.
Морг отдалился. Слева, в прозрачном осиннике, открылось кладбище с поминальным приходом. Справа впереди на взгорке скособочился полуразвалившийся домишко.
Голем, проломив хлипкую ограду, тяжело двинулся туда, потоптал чахлый огород, каменная голова его завиднелась над низкой крышей.
— Уходят!
Сбоку от меня возник Тимаков.
Оскаленный, грязный, в порванном мундире. На ходу он пытался расстегнуться, но пальцы соскальзывали с пуговиц.
— Вижу, — мрачно сказал я.
— Да что ж ты!.. — Раздался треск. Тимаков с отвращением выдрался из мундира. — Голем же долго не живет, так?
— Да он, похоже, уже.
Я кивнул на неподвижную големовскую голову.
— И что? — приостановился Тимаков.
— И все, — сказал я.
Подтверждая мои слова, от развалюхи донеслось ржание. Полицейская цепь дрогнула, распадаясь. Отдельные городовые, у кого сил было побольше, рванули по взгорку вверх. За ними устремилась пехота. Но и я, и Тимаков видели, что это бесполезно — темно-зеленые фигурки не успевали, а уж серые — и подавно. Сорок шагов, тридцать…
Пехотный поручик и вовсе махнул рукой.
Мне то ли показалось, то ли действительно у избы мелькнул угол пролетки, издевательски блеснул металлом на солнце.
Мы пошли тише.
Тимаков, кривясь, осмотрел револьвер, потом спрятал его в кобуру.
— Как думаете, — спросил я его, — куда они сейчас покатят?
— С трупом-то? — он, щурясь, глянул на небо. — А куда угодно. Могут в Гуляй-ряды, могут на Жирновку. Могут вообще к Городскому Собранию, там экипажей много, чтоб затеряться…
Нас с одышливыми всхлипами догнал Сатанеев.
— Что, ушли?
В его руке был платок, он вытирал им потную шею.
— Наверняка, господин обер-полицмейстер, — сказал Тимаков.
Вместе мы поднялись к развалюхе. Картофельная мелочь скрипела под подошвами.
За избой обнаружились груда из бревен, квадрат вытоптанной земли и, чуть в стороне, косой навес когда-то на четырех, а сейчас на трех столбах.
Голем серой глыбой стыл у провалившегося крыльца. Полицейские, взяв на прицелы, охватили его полукругом.
— Всем отойти! — скомандовал я, одновременно придержав Сагадеева за полу кителя.
— Что такое? — развернулся обер-полицмейстер.
— Сейчас…
Городовые, оглядываясь на меня, отступили. Кто-то покашливал, кто-то ворчал. Далеко звенел колокольчик пожарной кареты.
— Тихо! — крикнул я.
Все замолчали.
В тишине, наполненной жужжанием мошкары, отчетливо слышались идущие от голема потрескивания.
— Что это? — севшим голосом спросил Сагадеев.
— Возможно, сюрприз, — я подвинул попавшегося некстати на пути полицейского.
Голем, как мне казалось, ощутимо просел. Серый камень посветлел. Фигура словно оплыла. Бугор головы провис.
— Господин капитан, — позвал я Тимакова.
По широкой дуге мы с ним двинулись вокруг созданного чужой кровью существа. Майтус засеменил следом.
Мощное плечо. Ладонь с грубыми огрызками пальцев — ниже колена. Прозекторский стол с отметинами пуль и бухтой пеньковой веревки отвален к бревенчатой стене. Трещина на бедре. Еще одна — на предплечье. Веревка с доской свисает с шеи.
Тимаков прищурился.
— Трещины видите?
— Да, — ответил я.
— Он мертв?
— Распадается.
Грудь голема рассекала глубокая борозда. На наших глазах она, треснув, продлилась через живот к ноге. Змейки разрушения разбежались по всему телу.
Голем, словно вздохнув, осел еще больше.
— Можете посмотреть на кровь? — спросил я Тимакова.
— Попробую, — кивнул капитан.
Я присел на корточки, рассматривая свежий отпечаток, оставленный колесом пролетки. Четкий, вдавленный след. Да, ушли «козыри». Где-то теперь труп? Прикопают, пожалуй, к какому-нибудь кладбищу. Или и вовсе в лесу.
А ведь такая нить была!
Красть мертвого Лобацкого имело смысл только в том случае, если он был напрямую связан с одним из заговорщиков.
— Осторожнее, — бормотнул самому себе Тимаков.
Отряхивая ладонь, я поднял голову.
Марево повисло над големом, словно над разогретым полем. Плечи его почернели, растрескиваясь, он подался вперед.
— Ложись!
Я успел упасть сам и подбил под колени Тимакова. Сверху меня накрыл испуганно всхрипнувший Майтус.
Прежде чем голем разлетелся на осколки, из-под Майтусовой руки я увидел удивленно уставившегося на меня полицейского.
В его взгляде читалось: «О, повалились господа хорошие».
Взрыв, визг и грохот смели его, впечатали в столб навеса. Зеленый мундир залило красным. Град из каменной крошки защелкал по крыше, по земле, по людям.
Что-то брякнуло, кто-то сквозь зубы разразился матюками.
— Ах ты ж, кровь моя… — откуда-то сбоку донесся голос обер-полицмейстера.
Майтус тяжело сполз, потом помог мне подняться.
Я чуть не наступил на мертвеца с иссеченным будто дробью лицом. Вокруг медленно приходили в себя городовые. Один, улегшись на бревна животом, протяжно блевал.
От голема осталась лишь горка камней.
Стена дома была вся сплошь в отметинах, навес зиял дырами и неизвестно как еще держался.
Оглядевшись, я признался себе, что был беспечным идиотом.
Недостаток высших фамилий — тебе очень редко встречаются равные противники. Даже в ассамейских землях, где у пустынных шеншеров доблестью является добыть имперского офицера высокой крови, я не чувствовал себя в большой опасности. Так, тревожно щекотало грудь во время разъездов, и только.
Но здесь…
Враг жесток и враг идет к своей цели по трупам. Следующим трупом могу быть и я.
От такой простой мысли я вздрогнул.
— Лихо как оно… — Тимаков встал рядом со мной, весь в мелкой пыли. — Не думал, что с големом так можно.
Майтус в несколько взмахов ладонью отряхнул его расползающуюся по рукаву сорочку. Впрочем, только испачкал.
Городовые сносили мертвых товарищей в тень. Сагадеев, пошатываясь, командовал.
Если считать, что к моргу были стянуты до двух третей полицейских сил управы, то потери были катастрофическими.
— Это и есть ваш сюрприз?
У злого и растерянного обер-полицмейстера кровоточило ухо и он зажимал его рукой.
— Взрыва я не предполагал, — сказал я.
— Они тоже, — кивнув на трупы, бросил Сагадеев.
— Надо бы кого-нибудь послать за помощью… — предложил Тимаков.
— Уже, — отмахнулся обер-полицмейстер влажно-красной ладонью и вновь прижал ее к уху.
К нему мягкими шагами подступил пехотный поручик.
