- Давай, давай, послушаем.
Чувствовалось недоверие и что-то, вроде пренебрежения ко мне. Уж больно плохо я был одет, худой и невзрачный. Зато, взяв в руки баян, я воспрянул духом и пообещал играть все, что попросят. Те вначале молчали. Потом кто-то попросил сыграть 'Синий платочек'. Начало было успешным, посыпались заказы, больше просили играть народные песни. Я играл все, что просили. Репертуар народных песен тогда у населения был не богат и я его знал хорошо. Кто-то сказал:
- Вот это да! Баянист!
Отношение ко мне сразу изменилось в лучшую сторону, из безразличного к дружескому. Мое положение тогда выглядело не очень понятным. Если я был пленником, то почему мне разрешают свободно ходить по двору? Если я свободен, то почему не пропускают на волю через мост? В какой-то мере я улавливал сложившуюся ситуацию. Я лавировал, чего-то выжидал и не лез на рожон с вопросами, ждал свой нужный момент.
Неясность моего положения заключалась в том, что задержали меня полицаи. Они меня передали казакам. Над казаками начальники были немцы, допрос вел немец. Он, вместо того, чтобы запереть меня под замок, долго разговаривал со мной по-немецки, показывал домашнее фотографии и в конце даже пообещал накормить меня. Все это казаки видели и знали. У них сложилось впечатление того, что немец за мной вины не нашел, я ему даже чем-то понравился и он мне покровительствует. Что-либо спрашивать у немца обо мне у казаков не хватало духу. Так я и вертелся между небом и землей, выжидая удобный момент, чтобы сбежать. А пока я был как бы сам по себе. Шатко балансировал между пленом и свободой, смертью и жизнью. В той ситуации, незамеченным уйти из деревни в лес, минуя посты, было совершенно невозможно. При неудачной попытке это была бы явная смерть. А я сам себя чувствовал среди них маленькой рыбешкой в стае голодных акул. Акул, которые на моих глазах проглатывали любого неосторожного, а меня почему-то они не замечали, и я плавал среди них, оставаясь еще живым.
На другой день я познакомился с мельником. Он жил в этом же доме со своей семьей. Люди называли его Ефимыч, или же Мирошник. Он был в курсе всех событий и после нашего знакомства сказал мне, что в Брянск, к своей родне, я не доберусь в теперешнее время. Кормить меня задарма никто не будет, и он после разговора, предложил мне поработать у него на мельнице рабочим. Я был очень обрадован и сразу согласился. В это же утро я вместе с мельником пришел на мельницу и приступил к работе. Работа была не трудная. Я стоял у весов и взвешивал мешки с пшеницей. Потом, после взвешивания, отбирал часть пшеницы на помол. Рядом стоял полицай и не очень охотно допрашивал приехавших на мельницу крестьян. У некоторых он спрашивал:
- Откуда приехали? Кому мелете, не партизанам ли?
Иногда он к кому-нибудь придирался. Чаще к молодым девицам, но всегда все обходилось миром. Девицы начинали кокетничать с полицаем, тот улыбался, терял к своему делу интерес, а крестьяне, смолов пшеницу, разъезжались по своим деревням.
Питался я у мельника. Это был хороший и очень осторожный старик. Немцев не хвалил, но и советских не ругал. И все же в разговоре иногда, улавливалось огорчение по поводу столь страшного разгрома наших войск. Он сомневался в желании немцев дать нам хорошую жизнь. За поражение наших войск на фронте ругал советское правительство. Иногда на мельнице, когда полицай сильно к кому-то придирался, Ефимыч всегда вступался и улаживал конфликт в пользу крестьянина. Однажды, во время работы на мельнице, ко мне подошел полицай.
- Это ты, что ли, умеешь говорить по-немецки? - спросил он.
- Немного умею,- ответил я.
- Пойдем, - полицай поправил на плече винтовку и стал ожидать, пока я закончу свое дело. После полицейского приглашения на душе стало как-то тоскливо. Куда и зачем я ему понадобился? В голове появились самые неприятные мысли, может быть, власти опомнились и решили поинтересоваться пленником поближе, как партизаном? И действительно, все-таки кто же я был таков, чего это я делаю здесь в партизанском лесу? Пока мы с полицаем выходили с мельницы, было много сомнений. Раздумья прервал полицейский.
- Что ты, в самом деле, умеешь говорить по-ихнему?
- А что? - спросил я.
- Вот сейчас увидишь, - ответил тот.
На дороге возле мельницы стоял немец и русский мужик. Они ждали полицая. Когда мы подошли к ним, русский сказал:
- Вот объясни ему, немцу. Я ему даю овечку, а он мне гусей.
Я уже забыл подробности разговора, но оба, и мужик, и немец, осталась довольны переводчиком. Я помог им договориться. Тогда я разговаривал еще не очень хорошо, но на плохом немецком языке мог вести разговор на многие темы. До войны я дружил с мальчиками из немецкой семьи. Когда они разговаривали по-немецки с родителями, я прислушивался к ним, иногда сам пытался разговаривать с ними. У себя дома читал немецкие книжечки для детей из серии 'шрит фюр шрит'. Кроме всего, отдельно имел платного репетитора по немецкому. Так что, хотя на плохом немецком, но разговаривал. Другим же, которые не понимал совсем, казалось, что я разговариваю по-настоящему хорошо. А сам я, среди них оказался важной персоной. Все-таки запросто могу говорить с немцем и никому неизвестно, что я могу наговорить ему. Окружающие стали смотреть на меня с большим вниманием.
Дней через пятнадцать был немецкий праздник урожая. Мельница в этот день не работала. Я был свободен и прогуливался вокруг мельницы, размышляя о своем горьком житье-бытье и возможных перспективах на будущее. Под вечер ко мне подошел казак с девушкой и спросил, чего это я один здесь скучаю.
- Пойдем в клуб, там сегодня танцы.
Танцевать я не умел, потому сразу отказался. Кроме всего, босиком в рваных штанах и рубашке, на танцы в клуб тоже не ходят. Я указал на свой наряд.
- Ничего, пойдем. Не обязательно танцевать. Будешь играть на баяне, мне велели привести тебя.
Пришли в клуб. Народу там было много. Местные девушки, казаки, полицаи, все веселились и танцевали под патефон. Клуб был разукрашен цветами, не стенах висели кувшины с пучками колосьев пшеницы в них. Все выглядело по-праздничному. Среди нарядной публики я, в своей одежде, выглядел нищим.
Прежде, по разным случаям, им играл свой баянист. Теперь же его не было. Был разговор, будто его убили в перестрелке с партизанами. Потому, вспомнив обо мне, послали за мной. Меня усадили на стул, вокруг сразу образовался круг. Кто-то сказал:
- Давай, начинай.
И я начал. Играл долго вальсы, танго, играя по заказу, пока все не утомились. Некоторые стали расходиться. В конце вечера танцев казакам раздавали подарки - сигареты, зажигалки и еще чего-то. Мне тоже дали. Сказали:
- Молодец, хорошо играешь.
