Том огляделся. Такой островок первозданной природы должен быть в каждом добропорядочном английском городке, единственное место, где чопорные горожане вправе вести себя иначе, свободнее и непринужденнее.
Он еще размышлял, затем задал логичный вопрос:
— Если это ничего не решило бы, зачем же тогда Дзяд приходил?
Раздосадованный нерасторопностью голубей, Антонин вспыхнул мгновенно:
— А я не ведун, чтоб все знать!.. Дзяд… он еще деда моего деда воспитывал. Хоть на секунду представь, сколько всего он перевидал? Да, и дед обращается с ним не так как Коргорушем или Шиликуном, выходит, есть причины.
— Но ты их, опять же, не знаешь, – молвил Том негромко.
Антонин все равно расслышал, запыхтел, как отопительный котел, скулы порозовели.
— Поссориться хочешь?
— Сразу поссориться! – воздел к небу глаза Том. – Почему ты всегда злишься, когда я спрашиваю или говорю, что думаю.
— Потому, что… думаешь неправильно или спрашиваешь то, на что нет ответов.
— Ответы есть на все! – сказал Том с видом мудрого учителя. – Только не все их могут найти, а все оттого, что боятся задавать дерзкие вопросы. Разве нет?
Некоторое время шли молча, Антонин еще хмурился, наконец, пробурчал:
— Иногда не нужны вопросы, потому что уже чувствуешь, каким будет ответ.
Том вздернул брови:
— Выходит, ты умнее меня, раз знаешь все ответы заранее?
— Не «знаю», – поправил Антонин, – а «чувствую». Проказник всегда чувствует… гм… пятой точкой, какая шалость кончится наказанием, а какую и вовсе не заметят.
В голове уже родился ответ, но Том разумно смолчал: иногда и за другом нужно оставить последнее слово. Опять шли молча, Антонин быстро остыл, с неподдельным интересом крутил головой, белки, словно рыжие ленты, мелькали по стволам деревьев. Том размышлял о продолжении дня, еще нужно представить Антонина маглам–пенсионерам, и проблемы всплывали одна за другой…
— Ан‑то–нин, – протянул Том задумчиво, будто впервые произносил это имя.
— Что такое? – вмиг насторожился Антонин.
— Я вот все думаю, как тебя представлять… «Антонин» – слишком непривычное для маглов имя. Нужно что‑то попроще.
Антонин состряпал недовольную мину.
— Чего это тебе мое имя не нравится?
Том только отмахнулся:
— Причем здесь «нравится», «не нравится»? Ты же не девочка, в конце концов! Старики обязательно прицепятся к этому имени, а зачем мне лишние вопросы? И еще… запомни: для жителей Офэнчестера ты сирота из приюта Сент–Кросс.
Антонин почувствовал подвох, живо спросил:
— А для сирот?
— А для сирот – житель Офэнчестера, – не растерялся Том. – Живешь на северной окраине… Антонин… Черт, что за имя такое?
— Дед выбирал, – произнес Антонин не без гордости. – У нас принято ромейские имена брать. Так, например, меня назвали Антонином, отца моего – Максимилианом, а деда – Констанцием.
— А женщины?
— Женщины – не Долоховы, – ответил Антонин резко и несколько грубо. После небольшого раздумья, добавил: – А мать у меня и вовсе англичанка.
Это и вовсе прозвучало как оскорбление или признание в недуге.
Том, судорожно соображая, потер бровь, затем воскликнул:
— Тони! Ну, конечно… Для всех маглов ты теперь будешь – Тони. Фамилию свою не называй, тоже заметная, да и, думаю, не понадобится.
Антонин с досады сплюнул под ноги.
— Тони… У псов Руквудов клички и те приличнее.
— Не привередничай, – озлился Том. – Живешь среди маглов, изволь и именем соответствующим пользоваться.
Взгляд Антонина прояснился, стал подозрительно шальным, губы растянулись в коварной ухмылке. От недоброго ощущения у Тома волосы на затылке зашевелились, но отреагировать уже не успел…
Антонин забежал чуть вперед, руки, как крылья, раскинулись в стороны, вздернул лицо к небу, загорланил на весь парк:
Тони и Томми – сиротские дети.
Тони и Томми всех лучше на свете.
Кто им дорогу хоть раз перейдет,
Тот себя мертвым в могиле найдет.
Пара белок со страху прыснули с газона обратно на деревья. Том вдруг осознал, что застыл на месте с открытым ртом.
Отдыхающие в неге летнего парка стали оборачиваться в их сторону, недовольно морщить лбы, пожилой джентльмен на ближайшей скамейке буркнул нечто о нерадивой молодежи, сдвинул шляпу на глаза. Молодая мать с трехгодовалым карапузом нарочно свернула на другую тропинку, в сторону тихого и безмятежного пруда.
Антонин несколько раз проорал четверостишие, и заметно заскучал. Парк наслаждался его молчанием всего несколько минут, ровно столько понадобилось, чтобы сочинить новый стих. Содержание оказалось таким же, как и у первого, очень мальчишеским. А потом были и третий, и четвертый.
Том смотрел куда угодно, но только не на друга, нарочно держал дистанцию шагов в двадцать, лицо оставалось невозмутимым, но опасно бледным. Лишь, когда парковая зона закончилась, и за редкими домиками безлюдной окраины проступила полноводная Итчен, Антонин смолк окончательно.
— И что это было? – спросил Том с непроницаемым взглядом.
Антонин улыбнулся с видом победителя.
— Что, неловко? То‑то! Когда я такие финты выкидываю, у деда или Августуса схожее выражение лиц.
— Говоря простым английским, ты мне, вроде как, поставил меня на место?
— М–м-м… вроде того.
— Буду иметь в виду.
Конопатое лицо сияло от удовольствия, Антонин с большим трудом сдерживался от новой пакости, в раж войти легче, чем утихомириться. Но сдержанность Тома в эмоциях мешала насладиться триумфом в полной мере, и Антонин напустил на себя добропорядочный вид.
Том оглядел таблички на ближайших домах, свернул на улицу имени Кристофера Рена.
Окраина. Так, наверняка, выглядят пригороды Лондона, уютные, тихие, воздух напоен почти сельскими ароматами цветов, благодатное место для ищущих покой и уединение пожилых англичан.
Согласно ежегодной статистике муниципалитета Офэнчестер считался городом пенсионеров: преобладающая часть горожан наслаждалась маленькими радостями преклонного возраста. Да и сам Офэнчестер был стар и безмятежен, как и его жители. Здания его говорили не только о древней и славной истории, но и о привычном укладе жизни, размеренном течении времени: готический собор одиннадцатого века; некогда госпиталь Сент–Кросс, а теперь сиротский приют, с одноименной романо–готической церковью двенадцатого века; школа–интернат «Офэнчестер», основанная в 1387 году, ансамбль ее в «перпендикулярном стиле» английской готики; несколько мелких фабрик по производству шерстных изделий тоже остались в память от средневековья.
Молодые редко задерживались здесь по своей воле, но их удержали силой, подтверждением тому были сиротский приют и школа–интернат. После аскетичной юности вне стен родительского дома желания остаться в Офэнчестере навсегда, как правило, не возникало. Этот город слишком стар, слишком неповоротлив, зануден и брюзглив, как и любой одинокий старик. Редкие веяния нового времени утопали здесь, словно в болоте, исчезали без следа и воспоминаний.
