Но чем дальше, тем труднее наступать. Чудовища подползают отовсюду — в том числе со стороны села, над которым поднимается дым. Бой уже идет внутри Ритхэаса: из разрушенных ворот валом валят Твари, устремляясь к ствангарскому каре.
— По крайней мере, селянам мы дали отсрочку, — слышит Аэ ворчание обозника. Лайтери явно догадался, что она не простая селянка, но времени удовлетворить любопытство нет. Коротко расспросив танцовщицу о положении в селе, коннетабль приказал отправить ее в обоз. Аэлла не в обиде: в бою от нее все равно мало толку, а в полевом лазарете, где находятся раненые, может сгодиться. Неккара ее многому научила, кроме, разве что, лечебной магии. — А вот себе — ох как жизнь усложнили! Тпру, не балуй! — прикрикивает он на запряженных повозку с ранеными лошадей. Бедные животные, видя вьющуюся над головой крылатую смерть, готовы понести, не разбирая дороги, давя своих и рассыпая строй. — Тут и скотине понятно, плохо дело…
На первый взгляд так не кажется. Правда, наступление все-таки захлебнулось, но ствангарский строй стоит несокрушимо, подобно утесу, в который бьет прибой. Каждый боец знает свое место и делает дело, зная, что пока сосед жив, сбоку враг не ударит. Твари Ночи, разрубленные мечами, пронзенные стрелами и копьями, разорванные на куски щебенкой и ядрами, падают и падают в кровавое месиво, в которое превратился снег. Иногда валятся и ствангарцы, но ощетинившееся копьями каре идет вперед, медленно, но верно прорубая в рядах Тварей кровавую просеку. Ничего не смогли поделать и нанесшие селянам такие потери «рогоносцы» — их, уже приготовившихся метать стрелы, выкосило пушечным огнем в упор. Теперь они не собираются большими стаями — по двое-трое мечутся в поле, давя копытами мелочь и раненых тварей, и, выбрав удобный момент, стреляют. Увы, весьма и весьма метко…
И все-таки настает миг, когда даже Аэ осознает, что дело плохо. Как ни силен был порыв армии, как ни несокрушимо каре, а продвигаются ствангарцы медленно — слишком медленно, и чем дальше, тем медленнее. Ствангарцы гибнут, запасы стрел и пороха тают, а Твари Ночи лезут и лезут, валом валят изо всех окрестных лесов и перелесков.
…В первый миг ни Аэлла, но, тем более, латники не понимают, что произошло. Еще недавно рвавшиеся на копья Твари Ночи откатываются назад, будто повинуясь беззвучному сигналу. Бесконечные толпы монстров расступаются, на поле боя появляется нечто новое. У ствангарцев вырываются изумленные и встревоженные возгласы. «Есть, чего бояться» — думает Аэлла, глядя на приближающийся кошмар.
Медленно и величественно двигается громада, закованная в чудовищный шипастый панцырь. Несколько таких шипов отбивают пушечные ядра, ударившие в броню, раскаленные каменные глыбы лишь бессильно отскакивают от панцыря, раскалываются и рикошетят острыми, как бритва, осколками. Сама же тварь, попав под обстрел, только рассердилась. Гнусаво взревев, зверюга медленно разворачивается, затем двигается наперерез каре. Кошмарные не то рога, не то клыки, не то бивни (на каждый из них Аэллу можно надеть, как ципленка на вертел) грозно покачиваются на высоте трех копий. Короткие, похожие на колонны лапищи переступают, давя не успевших убраться с дороги «соратников», которые, в свою очередь, безжалостно плющат еще более мелких. Ядро раскалывается об огромную голову, тварь коротко взрыкивает и ускоряет ход.
Аэлла оглядывается — и понимает, что это конец. Еще две живые горы движутся друг другу навстречу, охватывая ствангарское каре гигантскими клещами. За спинами каждой зверюги прячутся, накапливаясь и готовясь ворваться в пробитые бреши, Твари помельче — «единороги», прыгучие кабаны, какие-то зубастые медведеподобные создания, и уже известные «крысотаксы» и «коты»…
— Они раскидают нас, как котят, — бормочет побледневший возчик.
Только кажется, что грязно-серые чешуйчатые громады еле движутся. На самом деле колонна продвигается совсем чуть-чуть прежде, чем серые, покрытые огромными шипами бока оказываются рядом со ствангарским строем.
Копья, пушки, арбалеты бьют слаженно и точно. Но только дробятся, раскалываясь, ядра, звонко рикошетит щебенка, отскакивают, высекая искры, болты и наконечники копий. Некоторые из них пехотинцы успевают упереть древки в землю — но наконечники копий гнутся, толстенные, способные удержать рыцаря в полном доспехе, древки ломаются, как соломинки. Страшно закричал, исчезая под огромной лапой, щитоносец первого ряда — и воцаряется ад…
Аэлла видит, как самые смелые сами бросаются под чудовищные лапы в надежде, что хоть на брюхе твари нет панцыря. Но шкура «слоночерепахи» сильнее ствангарских клинков даже там. Как знать, может быть, зверюга ничего и не чувствует. Ее лапы и шипы в нижней части панцыря окрашиваются кровью, но тварь, не сбавляя и не убыстряя шагов, продолжает путь по телам живых и убитых, по лошадям, по пушкам. Вслед за «слоночерепахами» валом валят, рассекая ствангарцев на части, остальные звери. И камнем падают с неба, впиваясь в лица и шеи, «совы». Как они называются на самом деле, Аэлла не знает, да эти названия, наверное, еще и не родились.
Аэлле хочется выть от собственного бессилия. В жизни она хотела дарить людям радость от общения с красотой, некоторым — и любовь. Но уж никак не убивать. За свои тридцать три года она лишила жизни лишь одного человека, собственного хозяина, соплеменника Сати, и без нужды старалась об этом не вспоминать. За все приходится платить: она не может даже драться наравне с солдатами. А Сила, на которую уповал Левдаст, не появляется…
… Зацепившись колесом за соседнюю, повозка с ранеными опрокидывается. Падают в окровавленный снег склянки со снадобьями, чистые бинты, катятся в ледяную кровавую кашу раненные. Аэллу сбивает с ног и выбрасывает из повозки, ударив о мерзлую землю. От боли на миг перехватывает дыхание, но сознания Аэ не теряет, и хорошо видит, как пытаются отползти из-под копыт обезумевших лошадей раненые, а полный лысый военлекарь отчаянно отбивается от вцепившейся ему в лицо твари. Еще одна камнем падает ему на голову, лекарь валится в кровавую грязь… Ненадолго переживают его и лошади: на них уже садятся летучие твари, вырывая глаза и перекусывая артерии… Танцовщица не может даже зажмуриться, чтобы не смотреть, как оседлавшие лошадей чудовища отрывают от погибающих животных куски дымящегося мяса и тут же глотают, чтобы успеть откусить еще мяса. Как у них, оказывается, все просто: только и забот в жизни, что жрать и убивать. Не потому ли они побеждают людей, что больше ни о чем не заботятся, не распыляют силы?
Поначалу женщине везет. В круговерти побоища и свои, и чужие принимают ее за убитую, Твари Ночи на время оставляют танцовщицу в покое. Танцовщицу? Хотя ситуация и не располагала к веселью, Аэ едва сдерживает усмешку. Проку-то на смертном поле от ее танцев…
