— Кэт, а что, красотка твоя в школе?
— Конечно, — рассмеялась маман, — она же не носилась всю ночь, как наскипидаренная.
— И это очень странно, — между делом заметил Инсилай.
— Почему? Мы же еще вчера выяснили, что это или вино, или Машка. К Альвертине ни то, ни другое отношения не имеет.
— А мне сдается, что никакого отношения к этой истории не имеют ни вино, ни Варвара. Дай-ка мне вчерашнюю бутылку.
— Где ж я ее тебе возьму, она уже давно в утилизаторе. И зачем тебе пустая бутылка понадобилась?
— Есть кой-какие соображения, надо бы просканировать.
— И что ты там хочешь найти, — маман уселась на колени к Инсилаю и повисла у него на шее, — обрывки заклинания?
— Да нет, — я видела его сильные загорелые руки, обнимающие маман, и моя черная зависть на пару минут победила страх разоблачения, — что-нибудь попроще. Сдается мне наши ночные бега — Альвертининых рук дело.
— С ума сошел! Она еще совсем ребенок, ей такое не по зубам.
— В Хлюпине мы с тобой, забыла? Здесь даже кошка колдовать может, если захочет.
— Ерунда. И зачем ей это? Абсурд.
— Мне кажется, она ревнует, — предположил Инсилай.
— Глупости, — отрезала маман и, вывернувшись из его объятий, снова занялась посудой, — у тебя мания величия, осложненная манией преследования.
— Ага, а еще паранойя, старческий маразм, буйное помешательство и белая горячка, — проворчал Инсилай.
— Ну, не злись, — миролюбиво проворковала маман, — она, конечно, не сахар, но не чудовище же.
— Тебе видней, ты ее лучше знаешь.
— Бывал бы здесь почаще, да хоть час уделил бы на ее воспитание, не искал бы виноватых.
— Можно подумать, это была моя идея — податься в учение к твоей сестрице, — проворчал Инсилай, — да мне, чтоб ты знала, это волшебное образование все нервы вымотало. Сам не знаю, как еще не разнес эту академию изящных наук по кирпичику. А красотку твою я хоть сегодня воспитаю. Ремня хорошего за мелкое пакостничество — с превеликим удовольствием.
— Это не метод, — встала на мою защиту мамашка. — Ребенка надо не бить, а убеждать.
— Доубеждаешься, что она тебя в фикус превратит, или кактус. Будешь зеленеть на подоконнике и рассуждать о пользе убеждения.
Вот ведь паразит! Я так разозлилась, что чуть не выскочила из своего чулана, чтоб вцепиться в его наглую физиономию. Ремня он мне дать собрался! Сейчас! Да чтоб тебя, воспитатель недоделанный, этим самым ремнем с утра до ночи лупили, карката модана! Десять тысяч палочных проклятий на твою белобрысую голову и тощую задницу! Чтоб тебя покорежило, каракурт проницательный! Крепостное право в школе проходил? Нет, маловато будет за мои потрепанные нервы…. Про рабство слышал? Это уже ближе. Цепь на шею, а за спину Карабаса-Барабаса с плеткой! Пороть понедельник, среда, пятница, а так же Восьмое марта, Рождество и Пасха, по всем календарям, включая мормонов, ну, День взятия Бастилии, святое дело, хэллуин, масленица и, конечно, первое сентября, чтоб с детством счастливым по гроб жизни не расставался…. Приперся, барин местечковый, не было печали. Нашел девочку для битья, «щас»! Пока я почем свет проклинала Инсилая, они уже тему разговора сменили, а я так увлеклась, что все прозевала. Когда я малость успокоилась, эти голубки уже снова сидели в обнимку и ни про меня, ни про ремень не вспоминали.
— Сегодня вечером, самое позднее — завтра утром я должен быть в Гамбурге, — Инсилай не смотрел на маман, барабаня пальцами по столу, — оттуда сразу в Мерлин-Лэнд. Может, хватит этих дурацких интриг? Мне осточертела любовь по расписанию. Я хочу быть с тобой, а не играть в дурацкие игры с твоей сестрицей и магической этикой!
— Убить три года и бросить все за десять шагов до финиша?
— Знаешь, сколько можно бежать эти десять шагов? Вечность. А еще можно сдохнуть в двух шагах от финиша, и такое бывает, — проворчал Инсилай.
— Ты, что, уже при смерти? Что-то не заметно.
— Я устал, Кэтти, — он это так сказал, что я ему даже посочувствовала, — я так долго притворяюсь идиотом, что скоро сам в это поверю. Давай плюнем на все, на Гамбург, на Варвару твою… Имею я право жить с любимой женщиной, не прячась по углам? Я от этой чертовой конспирации скоро на стенку полезу!
— Потерпи чуть-чуть, — помедлив, посоветовала маман. — Через полгода, максимум через год мы сможем быть вместе целую вечность. Альвертина станет совершеннолетней, мы с ней вернемся в Город, и все время будет принадлежать только нам.
— Ага, если доживем до финиша, и тебя не посетит очередная остроумная идея, — проворчал Инсилай. — Все здорово, но я люблю тебя сейчас, а не через год. И быть с тобой хочу сегодня, а не на финише черт знает чего. Веришь, нет, у меня от этой любви на расстоянии скоро инфаркт будет.
— Я тоже тебя люблю, — успокоила маман, — и через год буду любить, и через десять.
— Ну, дорогая, при такой жизни через десять лет мне уже не любовь нужна будет, а психоаналитик. — Инсилай встал и прошелся по кухне. — Я здесь уже третий день, а ты на меня и минуты не найдешь. Как я понимаю, любовь еще на пару лет откладывается, правильно?
— Не преувеличивай, — отмахнулась мамаша, — ты что, прямо сейчас уезжаешь?
— Нет, — буркнул Инсилай. — И что это меняет?
— Сейчас ничего, Альвертина вот-вот вернется.
— Ну, правильно, теперь Альвертина. Она, что, телевизор не смотрит? Там про любовь с утра до ночи показывают. Небось сама уже с мальчишками в темных углах целуется.
Ну это он врет, паразит, ни с кем я по углам не целуюсь. Кино, конечно, смотрю, но это ничего не значит. Там, между прочим, любовь всегда пополам с пальбой. Я же не бегу на улицу всех отстреливать, тогда почему я должна целоваться с кем попало? Но сдается, Инсилай крепкий кандидат в папаши. Если уж не на первого, то на второго точно.
На этом месте мне не повезло. Он разозлился и, хлопнув дверью, удалился на крыльцо. Мамаша упорхнула следом, полагаю, успокаивать его любовный пыл. Потом я услышала их гомерический хохот, видимо, они увидели парящее над двором творение рук своих. Пока они демонтировали сооружение, я выскользнула из чулана, вытащила Инсилаево зеркало-мобильник из-под свинцового колпака и сунула под диван в гостиной. Пусть играют по-честному. Вот выцепит его эта мамашина сестрица-злодейка, тогда и про ремень разберемся, и про любовь. Едва я успела по-новой засесть в засаду, вернулись граждане влюбленные.
Инсилай еще долго уговаривал маман на любовь, но она проявила завидную стойкость в блюдении моей, а заодно и своей нравственности, и от любви отказалась. Единственное, чего добился Илечка от своего Котеночка, так это туманного обещания отправить меня после школы в гости к Фьорелле, и тогда может быть…
