А потом на кухне раздался шум и звон посуды. Я тихо удивилась и пошла по-смотреть, что там такое. На кухне был Асмодей, высокий, худой, в свитере, на этот раз неожиданно белом, и синих новеньких джинсах. Еще на кухне была банка с вареньем, уже наполовину пустая. Закипал чайник. Я даже не удивилась.
Он очень странно выглядел в этом белоснежном свитере, пушистом таком, с широким воротом. Смуглое его лицо на этаком фоне казалось почти черным. Я села за стол и, подперев щеку рукой, стала смотреть на Асмодея. Он деловито помыл заварник, со знанием дела бросил туда заварки, подумал, добавил еще щепотку, залил кипятком. Дал настояться, разлил по чашкам. Я приняла чашку из его рук. Асмодей уселся напро-тив меня и потянулся ложкой за вареньем.
— Чем обязана этим визитом?
— Мы не договорили.
Я подумала и согласилась.
— И о чем вы хотите поговорить?
— Например, о вашем друге.
— О Валере?
— Он интересный человек, — сказал Асмодей и вдруг прибавил с улыбкой, — Так ведь вы считаете, Валерия?
— И что же?
— Он посредственность, — отвечал Асмодей, — У него нет ни сердца, ни ума, ни воображения. Нет ничего из тех качеств, что заставляют вертеться нашу планету.
— Вы так думаете, — сказала я, упирая на слове «вы».
— Большего всего меня это поражает — то, что вы, Валерия, считаете его неорди-нарным человеком. Ведь таких, как он, миллионы и миллионы, они заполонили землю. Имя им — легион, увы! Тем хуже для всех остальных. Хотите, я расскажу вам, что это за человек? Он примитивен. Он родился обывателем. Он даже не ощущает себя как лич-ность. Не ощущает себя отдельно от остальных людей. Он мог бы, наверное, сойти с ума, но ему никогда бы не пришло в голову, что окружающий его мир иллюзорен. Нет, такой основы у его сумасшествия не могло бы быть.
— Может, хватит?
Но Асмодей не обратил на меня никакого внимания.
— Он родился обывателем. Он не смог бы решиться на извращение, к примеру. Он знает только то, что «должно». Просто он формировался в необычных условиях, в обстановке этой странной, противоестественной войны, и оттого его «должно» отлича-ется от «должно» большинства обывателей. Его основная черта — это жестокость, тупая жесткость, прежде всего к самому себе. Он не способен даже себя пожалеть, чего уж говорить о других. Он себе не спускает, не спускает и другим. Вы считаете себя слабой, и это, может быть, так и есть. А знаете, Валерия, почему он, с его отношением-то к лю-дям, не отвернулся от вас, когда понял, что вы за человек? Он просто считает, что женщина может быть сколь угодно слабой и никчемной. Женщина не обязана отвечать за свои поступки, потому что рядом с ней всегда должен быть мужчина, который и бу-дет руководить ее жизнью.
— Многие мужчины так думают.
— И вас это устраивает? Ведь нет. Вы считаете, что так думают только те мужчи-ны, которые не могут иначе чувствовать себя полноценными, у которых нет ни мозгов, ни способностей, и единственное, что им остается, возвышаться за счет своей половой принадлежности, теша себя пустым предрассудком.
— При чем здесь Валера?
— Он именно такой мужчина.
— Может быть, но меня это не волнует.
— О, вот как? Не думаю, что вы говорите правду, Валерия. Ведь мужской шови-низм всегда казался вам смешным и пошлым. Вы презираете таких мужчин.
— Я себя презираю, не Валеру. А вы про него много не знаете.
— Я знаю — ВСЕ, — сказал Асмодей, — И я знаю, за что его уважают подобные ему. За то, что он спрашивает прежде всего с себя, за то, что он жесток прежде всего к себе. На него можно положиться беспредельно. Его за это уважат. Но за что вы любите его, Валерия?
— Любят не за что-то.
— Разве?
— Любят не за что-то, — повторила я упрямо.
— Он старше вас на двадцать лет.
— На девятнадцать. И что же?
Асмодей отошел к окну, оперся на подоконник и продолжал, стоя ко мне спи-ной.
— Я пытаюсь представить себе, — сказал он, — как произошла ваша первая встреча. Вы взглянули на него и подумали — что? Что он похож на тигра, заплутавшего в чаще леса? Хотя, в сущности, он похож больше на серого дворового кота — то же отчаяние, та же хищная повадка, но более невзрачный вид. Я пытаюсь представить тот миг, когда его взгляд впервые упал на вас…. Вам никогда не приходило в голову, что его глаза — это глаза животного? — прибавил Асмодей вдруг, — С такой же неосознанной тоской смотрит собака, смотрит иногда и тигр…
— Мы долго будем на эту тему говорить?
— Разве вам не интересно, Валерия?
— Нет.
— А я думаю, что вам интересно. Ведь вы не понимаете его. Совсем не понимае-те. И ваш сосед снизу, Александр, он тоже никогда не понимал своего друга, потому-то их пути и разошлись. Я думаю, Александр устал — не понимать. Знаете, — продолжал задумываться Асмодей, — из вашего Валеры вышел бы отличный солдат, но не здесь, а где-нибудь в Англии. Как жаль, что он родился не там. Он усмирял бы ирландских тер-рористов, брал бы иранское посольство в Лондоне, охотился бы за СКАДами во время войны в заливе….
Я сидела, положив голову на скрещенные руки. Асмодей обернулся, подошел и встал надо мной.
— И все-таки вы любите. Любите, Валерия?
— Да, — обронила я.
— Любить настолько, что позволите ему умереть за вас?
— Что?
— Он умрет за вас.
Я посмотрела на Асмодея. Слова его прозвучали жестко: словно сказанное уже стало фактом.
— Он умрет за вас, Валерия.
— Не-ет.
— Так будет.
Я испуганно качала головой. Я действительно испугалась. Ведь меня действи-тельно хотят убить, а если Валерка окажется рядом, если он, не дай Бог, полезет меня защищать…. Он, конечно, крутой, но убить могут ведь любого, уровень крутизны от смерти не спасает. И еще из головы моей все не шел голос отца, говоривший: "Чтобы ты не назвала ее Вивианой. У нее и так есть немало шансов погубить своего Мерлина".
Асмодей смотрел на меня так, будто читал мои мысли. Сказал:
— Не терзайте себя, Валерия. Не вам предназначено сгубить его, а ему — вас. Вам никогда не приходилось слышать вот это?
Как мощный лев, чьей царственной державе
Единорог мятежно вызов шлет,
И лев тогда при встрече их в дубраве,
К стволу прижавшись, нападенья ждет;
Враг мчится вскачь, сейчас его проткнет,
Но лев отпрянул вбок, и рог в стволе застрянет.
Враг в западне, теперь он не уйдет,
Бесценный рог добычей славной станет,
И победителя обильный ужин манит.
— Что это?
— Английская поэма. Шестнадцатый век. Хищная кошка — это извечный враг единорога.
— Если вы про эту поэму, то дело не в извечности, — буркнула я, — Это про Анг-лию и Шотландию. В восемнадцатом веке они объединились под одной короной, и в гербе у Англии теперь вместе и английский леопард, и шотландский единорог. Это по-литика, просто политика.
