— Если вы про эту поэму, то дело не в извечности, — буркнула я, — Это про Анг-лию и Шотландию. В восемнадцатом веке они объединились под одной короной, и в гербе у Англии теперь вместе и английский леопард, и шотландский единорог. Это по-литика, просто политика.
— И в Великом Деянии, — прибавил Асмодей с улыбочкой на устах, — золото-лев борется с ртутью-единорогом.
— Разве? — сказала я.
— Ах, да! Вы, верно, знаете лишь классические иллюстрации Бархузена, досто-памятного профессора химии из Лейдена, написавшего "Elemeta chemicae"? Символом золота там является солнце, ртути — серебро. Но ртуть — это не только серебро, как се-ребро — не только ртуть. Ведь есть еще единорог, лунный зверь, зверь с рогом, против-ник зверя-кошки.
А мне вдруг посреди этой его тирады так ясно припомнилось из Борхеса:
Бой был неотвратим и бесконечен.
И гибель находил один и тот же
Бессмертный тигр. Не стоит поражаться
Уделу Карвахаля. Твой и мой —
Такие же. Но наш извечный хищник
Меняют лики и названья — злоба,
Любовь, случайность или этот миг.
Вот уж воистину. Но тема эта мне не слишком нравилась, она что-то будила во мне, смутные подозрения, которым не место было в моей жизни. Им нигде не было места — разве что в жизни моих родителей, вот уж кто жил на таких вот намеках.
— Я не хочу об этом говорить, — сказала я.
— А о чем вы хотите говорить?
— О вас, например.
— Обо мне? — он вздернул мохнатые брови.
— Моя мифическая сущность мне ясна, — заявила я, — Ваша — не очень. Но ваша болтовня о любви хотя бы оправдывается вашей репутацией беса-совратителя. Ну, что скажете, плод любви падших ангелов и человеческих дочерей, убийца женихов Сарры? По-моему, вы даже чем-то там не тем занимались в гареме Соломона?
— Что же вы хотите теперь услышать? Не врут ли легенды? Не врут. В общем. В частностях, конечно, привирают.
— Как насчет крылатости и прочего? Не станете же вы утверждать, что это ваш подлинный облик.
— Не стану, — сказал он с непередаваемой улыбкой.
— А каков настоящий?
— Боюсь, что я не могу вам сказать.
— А показать?
Он лишь покачал головой.
— Я должна верить вам на слово? — не успокаивалась я.
— Можете вообще не верить.
Мы замолчали. Мне ужасно хотелось сказать ему, что легенда о Китоврасе и Царе Соломоне — одна из самых моих любимых. Но сказать это почему-то было совер-шенно невозможно. К тому же, мне казалось, он знает: с такой странно грустной, за-думчивой улыбкой он сидел.
Вместо того, что хотела, я сказала:
— Эта Сарра, что стала женой Товии, она действительно была так хороша? Или это относится к тем самым частностям? Вы действительно сгубили семь ее женихов и обожглись только на восьмом?
— Женихов было пять, — сказал Асмодей, — Всего пять, Товия был пятым. И вся эта ерунда о рыбном духе тоже… частности. Неужели похоже, что я не смог бы перене-сти какого-то рыбного запаха?
— Кто вас знает, — пробормотала я.
Мы снова замолчали. Наконец, я не выдержала.
— Валера действительно погибнет? Из-за меня?
— Возможно.
— Возможно?
— Возможно, он погибнет. Возможно, нет. Но в этом будет лишь его вина, не ва-ша. Нельзя погибнуть из-за кого-то, Валерия. И вы далеко не дева Вивиана.
— И на том спасибо.
— Но вы вполне можете ею стать. Правда, для это вам придется отыскать своего Мерлина, ведь ваш Валера на Мерлина никак не тянет.
— Мне кажется, вы его недооцениваете.
— Разве он похож на Мерлина?
— Скорее на короля Артура, — пробормотала я.
— Он всего лишь бывший афганец, ставший теперь бандитом. Или новым рус-ским. Как это у вас называется?
— А я всего лишь домашняя девочка, студенточка-третьекурсница.
— Вы, Валерия, прежде всего дочь своих родителей, дочь пана Станислава и пани Нинианы. Сами по себе вы действительно еще никто, но природа в вас заложила так много, и возможностей у вас, Валерия, неисчислимое множество. Теперь все зависит лишь от судьбы.
— Не от меня?
— Нет. Только от судьбы. Она может повернуть и так, и этак, бросить вас в обы-денность или заставить окунуться в неведомое.
— Я не хочу, чтобы он погиб.
— Тогда порвите с ним. Правда, отвадить его будет не так-то легко. Он привык сам принимать решения, и вам принять решение он не позволит.
— Вы преувеличиваете.
— Вовсе нет, — и прибавил без всякой связи с предыдущим, — В нем есть что-то детское, правда? Какая-то изначальная невинность, присущая лишь животным и явле-ниям природы. С такой невинностью взирает кошка, пожирающая задушенного голубя.
— Все это лишь метафоры.
— Вы никогда не задумывались о том, скольких же человек он убил?
— Многие убивают.
В голосе моем слышна была неуверенность.
— В нынешнем мире уже далеко не многие, Валерия. А ведь он убийца, Валерия. И то, что он творил в той пустынной южной стране, это одно. Но он убивал и здесь, убивал своими руками и отдавал приказы. Неужели это не волнует вас, Валерия?
Я молчала.
— Или волнует? Валерия?
— Я стараюсь об этом не думать.
— Но рано или поздно вы столкнетесь с этой стороной его жизни. Ведь он убийца — по сути своей, Валерия!
— Вам-то что до этого? — сказала я слабо, пытаясь защититься от его натиска. Разве я не думала сама о том, что ВАлера убивал, о том, что он иной, не такой, как я, разве я не думала? Но что мне было делать, если судьба, проклятая судьба моя уже за-ставила меня полюбить его и в нем одном увидеть чудо бытия?
— Мне — ничего. Я много повидал убийц, — продолжал меж тем Асмодей, — всяких, и таких, как он, видел. Это самый худший вид убийц, хуже только те, кто убивает со злобы или по пьяни. В таких, как он, нет фантазии, нет осознания глубины того, что они творят…
— Хватит!
Я вскочила и заходила по кухне.
— Я не хочу это больше слушать. Вас это не касается, ясно? Лучше бы сказали мне, кто меня преследует.
— Вы все узнаете в свое время, Валерия. Все — в свое время.
— А Валеры не касайтесь, слышите?
— Вы действительно любите его, Валерия?
— Люблю.
Бес усмехнулся.
— Люблю, как умею, сказала я, — На большее, видно, не способна.
— Вы способны на очень многое, Валерия.
— Вам-то откуда знать?
— Оттуда, — не оригинальный ответ.
— Угу, — сказала я, — Но я его люблю, и тема на этом закрыта.
Асмодей внимательно смотрел на меня, словно изучал. Наконец, он отвел взгляд. Казалось, его удовлетворило то, что он увидел.
Мы стояли друг против друга. Непроницаемо-змеиные глаза беса упирались в меня, будто стволы двустволки. В этот миг мне неожиданно остро и четко подумалось о Валере. Даже не так. Я вдруг ощутила его с непостижимой ясностью, не близость его, а его самого. Ощутила то напряжение, в котором он живет, — словно гитарная струна, тронь и отзовется гитарным звуком. Ощутила то сочетание детского и глубоко-зрелого, что составляло его сущность; его настороженное одиночество, кошачью его независи-мость и легковесность. Валера! О, боже мой, Валера!
