— Пусть так — ищите ночлег, — проговорила она устало. В самом деле, торопились, а для чего, что хотели остановить — сама она не знает.
Охотники направились поразведать насчёт трактиров и харчевен — удивились:
— Городишко — одним плевком насквозь пробить можно, а народу на улицах толчётся ровно как в столице, хорошо не все спать желают. Еле съестного припаса добыли, для инии место добыли в каморке под лестницей, сами-то рядом с коновязью уляжемся. Стоило в Хольбург входить.
— Вы у лошадей — и я у них же. К свежему воздуху успела привыкнуть.
— Иния, вы человек весьма знатный.
— С каких это пор?
— По важному королевскому делу спутешествовали.
Надо же — а до сих пор и незаметно было. Галина давно поняла, что вся здешняя сословная иерархия мало того что карнавал, так ещё карнавал ироничный: титулуют — и посмеиваются, охота надеть маску — наденут, стесняет — отбросят в сторону.
«Лишь бы человека в себе и других проявить».
— Парни, если я знатная особа, мне далеко от свиты и конвоя неприлично уходить. Стелите всем попоны или что там найдётся: земля везде одинакова. Что в лесу, что на постоялом дворе, что на рыночной площади.
Недалеко от последней оборотистые интенданты и захватили место. Когда прояснело вверху, Галина поняла это со всей очевидностью.
Вокруг ещё вовсю храпели, когда она обтёрлась платком, смоченным в поильном корыте, поправила одежду, опоясалась и выбралась наружу.
Народ неторопливо тёк по направлению к центральной площади, и она двинулась вслед.
Удивительно, как просторен оказался прикрытый со всех сторон маркизами и затенённый посередине зонтом пятачок, когда всё это закрыли и подвинули в закоулок. И как много уже стояло народа под окнами домов и в окрестных улицах — смирного, старающегося глубоко не дышать, чтобы не стеснить остальных.
В центре на возвышении явно показывали некое зрелище. Центральный столб также оголили и накренили, словно морянскую мачту, и нечто, похожее на воронье гнездо впередсмотрящего…
— Пропустите, пропустите, — говорила она, орудуя локтями и рукоятью сабли.
— Вы бы, ваш-игна, наверх попросились, — сказал кто-то. — Вы не наш брат, вас господа в свой дом пустят глянуть.
— Ей же вниз потребно, не понял чи що? — возразили ему. — То ж высокая Гали Рутейни. Парень из-под её руки. Идите, ваш-игна, только вещайте громче, кто вы есть. Протолкаетесь.
Теперь она повернулась боком и, кажется, летела вперёд, как сплюснутая со всех сторон арбузная косточка, — трюк, освоенный ещё в московском метрополитене, где иначе было не загрузиться на эскалатор.
И встретилась нос к носу с Хельмутом и Стелламарис.
Они все стояли в оцеплении, поднявшись над толпой на ступень. Всё семейство. Бьёрнстерн и Рейнгард, мальчишки-подростки, приёмные сыновья, подручные ба-нэсхин, которых она мельком видела в Вольном Доме. Эшафот окружила сквозная цепь, через которую можно было бы легко прорваться, если бы не уважение к происходящему. Говорят, в старом Рутене солдат выстраивали не из боязни, что народ похитит осуждённого, а чтобы не разорвали на клочки. Здесь не хотели второго, а первого не желал сам Мейнхарт.
Галине пришлось откинуть голову, чтобы как следует его увидеть. Наклонный шест оканчивался большим круглым ободом с шестью спицами, поставленным на ребро. Юношу, тонкого как горностай и обнажённого до набедренной повязки, растянули на них, прикрутив верёвками. Рыжие волосы разметались по белым плечам и шее. Яркие зеленовато-синие глаза, встретившись с её собственными, чуть моргнули, но снова уставились туда, где прямо перед ними стоял человек в тёмно-красном, держа обеими руками подобие массивного трехгранного меча с тупым остриём.
— У дома палачей скорый суд и быстрый приговор, — Бьярни каким-то образом оказался рядом или поднял на шаг её саму. — Своим нерасчётливым милосердием Мейн исказил мир. За смерть платят ответной смертью. Но казнь он выбирал сам. Такую, чтобы с чистой душой пройти на Заветные Поля. Ибо в глубинах ума, в его подсознании записано, что разумный не смеет истребить разумного. Как только телесная боль подавит угрызения совести, его добьют. Может быть, это случится быстро, он слишком хрупок для мужа. Если и когда его утвердят на столбе, рядом всегда будет находиться тот, кто слушает.
— Это всё внутри семьи, цеха и города, — хмуро проговорил Рейнгард. — Мой сын ушёл от высокой игны. Нет права у неё смотреть и слушать.
«Зато есть другое право».
Галина сама на поняла вначале, она ли бросилась или её бросило вперёд от всех этих слов.
— Право царственной Эстрельи на принца Моргэйна, короля Фрейра-Юлиана на королеву Фрейю! — крикнула она. — Я беру этого мужчину себе на ложе и требую обвенчать нас.
Гулкая волна прошла по всей площади, и вслед за ней народ колыхнулся к эшафоту. Палач отступил, давая место — потому что рядом взгромоздился сам Рейн.
— Оно только наполовину твоё, это право, — сказал он совсем не грозно. — Мари Марион была из своих, нынешняя верховная чета вся не наша. Уходит пустоцвет — должно прийти плодоносное древо.
— Та, кто входит в семью палачей, должна сама стать такой же, — Стелламарис оказалась тут же, и от неё на Галину дохнуло чем-то незнакомым и противоречивым: так мог пахнуть лёд, окутанный дымом курительных палочек.
— Стелла говорит верно, — подтвердил Рейн. — Мой первенец никогда бы не смог овладеть ремеслом. Если замена приходит со стороны, она должна быть полновесной. Тебе, игна, придётся со временем свой шедевр обществу показать.
Тут заговорил и сам Мейн:
— Я собирался жениться лишь по страстной любви.
— Если ты до сих пор её не обрёл — то поздновато искать, — заметил его отец. — Эй, кум Ортвин, отвязывай скотину, я её уже продал. Нет, надо же: добро бы в блюдящих справедливость, так он и в короли оказался непригоден!
— Госпожа моя дочь, — Рыжая Ведьма наклонилась к Галине, прежде чем та успела удивиться словам её возлюбленного. — Ты не передумала? Рейн дело говорит — не нянькой в доме станешь и не кухаркой. А венчать вас по древнему закону должны прямо здесь и сейчас.
Галина помотала головой:
— Я упряма, а он…
«Он нечеловечески красив, как и ты, госпожа моя мать», — подумала и не сказала Галина.
— Приодеть бы его. Я тоже в мужском, но на худой конец за морянку сойду. И священника найти — разве Мейнхарту не полагалось?
— Жёнкам всё о пустяках тревожиться, — Рейнгард положил руку на плечо Галине. — Езуита мы, сношенька, отпустили, в штаны и рубаху молодца мигом заправим, а женить любой из достойных мейстеров имеет право — над своим клинком. Это чтобы с различием вер не заморачиваться. Вот ты кто есть?
