И вновь всадник засмеялся. Он потянулся испачканной в крови рукавицей к забралу и поднял его. За шлемом скрывалось лицо темнокожей женщины с чарующими голубыми глазами, испещрёнными прожилками цвета песка.
— Там ещё! — крикнул ей Гэмет, хотя даже ему казалось, что голос прозвучал не из его уст, а издали. — Ещё враги! Нужно скакать туда!
Её белоснежные зубы мелькнули во тьме, и она вновь засмеялась:
— Не племена, друг мой! Они — наша родня. С этой битвой покончено — остальные будут проливать кровь утром. Мы отправляемся к берегу, солдат, — ты присоединишься к нам?
Он заметил в её глазах что-то большее, чем профессиональный интерес.
— Да.
— Ты готов бросить своих друзей, Гэмет Уль’Паран?
— Ради тебя — да.
Её улыбка и последовавший за нею смех окончательно похитили сердце старика.
Он в последний раз осмотрел другие склоны и не увидел движения. Викацы на западе поскакали дальше, хотя одинокая ворона ещё парила в небе. Малазанцы на западе отступили. Бабочки исчезли. В траншеях «Живодёров» за час до рассвета остались лишь мертвецы.
Месть. Она будет довольна. Она поймёт и будет довольна.
И я буду.
Прощай, адъюнкт Тавор.
Корик медленно уселся рядом, уставившись на северо-восток так, будто пытался понять, что привлекло внимание солдата.
— Что там? — спросил он спустя некоторое время. — На что смотришь, сержант?
Скрипач протёр глаза:
— Ничего… точнее, ничего, в чём был бы какой-то смысл.
— Мы не увидим утреннюю битву, да?
Скрипач оглянулся, изучая угловатые черты молодого сэтийца, ожидая что-то в них увидеть, хотя и сам не мог до конца понять что. Спустя некоторое время он вздохнул и пожал плечами:
— Всё славное в битве, Корик, существует лишь на звонких устах барда и в словах, что плетут рассказчики. Слава эта достаётся призракам да поэтам. Правда же в том, что то, о чём ты слышал и мечтал, вовсе не то, что будет в жизни, — это разные вещи. Стирать границу между балладами и реальностью можешь на свой страх и риск, парень.
— Ты всю жизнь был солдатом, сержант. Если это тебе так не нравится, почему ты здесь?
— У меня нет ответа на этот вопрос, — признал Скрипач. — Я думаю… Наверное, я был призван сюда.
— Той песней, о которой говорил Флакон? Той, что ты слышал?
— Угу.
— И что она означает, эта песня?
— Думаю, у Быстрого Бена есть на это вразумительный ответ. Но нутром чую одну вещь, снова и снова. «Мостожоги», парень, они взошли.
Корик сотворил защитное знамение и слегка отодвинулся.
— Или, по крайней мере, те из нас, что уже мертвы. Остальные… мы… просто в самоволке. Тут, в мире смертных.
— Значит, собираешься в скором времени умереть?
Скрипач нахмурился:
— У меня таких планов не было.
— Славно, нас тут всех устраивает нынешний сержант.
Сэтиец отодвинулся. Скрипач вновь уставился на отдалённый оазис. Я ценю это, парень. Он прищурился, но через тьму было не проглядеться. Там что-то творилось. Такое чувство, будто… Будто друзья сражаются. Я почти слышу звуки битвы. Почти.
Внезапно двойной вой разорвал небо.
Скрипач вскочил на ноги.
— Худов дух!
Послышался голос Улыбки:
— Боги, что это было?
Нет. Не может быть. Но…
И вдруг тьма над оазисом начала меняться.
Строй всадников проехал перед ними на фоне клубящейся пыли, кони то и дело били копытами и в панике вскидывали головы.
Леоман Кистень поднял руку, приказывая своему отряду остановиться, после чего жестом указал Кораббу следовать за ним, перевёл коня на рысь и направился к новоприбывшим.
Маток приветственно кивнул:
— Нам тебя не хватало, Леоман…
— Мой шаман потерял сознание, — перебил его Леоман. — Предпочёл ужасу забытьё. Что происходит в оазисе, Маток?
Вождь сотворил защитный знак:
— Рараку пробудилась. Восстали духи — память Священной пустыни.
— И кого они считают врагами?
Маток покачал головой:
— Предательство на предательстве, Леоман. Я приказал своему войску отступить и расположиться между Ша’ик и малазанцами, остальное поглотил хаос…
— Значит, ты не можешь ответить на мой вопрос.
— Боюсь, битва уже проиграна…
— Ша’ик?
— Со мной Книга. И я поклялся её защищать.
Леоман нахмурился.
Ёрзая в седле, Корабб уставился на северо-восток. Сверхъестественная тьма поглотила оазис и, казалось, роилась над ним, словно состояла из живых существ, крылатых теней и призрачных демонов. А на земле под ними как будто двигались бесчисленные солдаты. Корабб вздрогнул.
— В И’гхатан? — спросил Леоман.
Маток кивнул:
— С охраной из соплеменников. Я оставляю почти девять тысяч воинов пустыни в твоём распоряжении… и под твоим командованием.
Но Леоман покачал головой:
— Эта битва принадлежит «Живодёрам», Маток. У меня нет выбора. Нет времени радикально менять тактику. Все уже на позициях — она слишком долго ждала. Ты так и не ответил мне, Маток, что с Ша’ик?
— Богиня всё ещё владеет ею, — ответил вождь. — Даже убийцы Корболо Дома не смогли до неё добраться.
— Напанец, должно быть, знал, что это случится, — пробормотал Леоман. — А значит… задумал что-то другое.
Маток покачал головой:
— Этой ночью мне разбили сердце, друг.
Леоман некоторое время смотрел на старого воина, потом кивнул:
— До встречи в И’гхатане, Маток.
— Ты поедешь к Ша’ик?
— Должен.
— Скажи ей…
— Скажу.
Маток кивнул, не осознавая, что по его морщинистым щекам текут слёзы. Неожиданно он выпрямился в седле.
— Дриджна когда-то принадлежал нам, Леоман. Племенам этой пустыни. Пророчества в этой книге были пришиты на куда более старую кожу. По правде говоря, Книга была не более чем историей — сказкой об Апокалипсисе, который уже пережили, а не о грядущем…
— Я знаю, друг. Береги Книгу и иди с миром.
Маток развернул коня в сторону западной тропы и резким жестом приказал своим всадникам ехать прямо за ним, в сумрак.
Леоман ещё долго смотрел ему вслед.
Двойной вой разлился в ночи.
Корабб увидел, как его командир всмотрелся в темноту впереди и внезапно схватился за оружие.
Словно два зверя вот-вот сойдутся лицом к лицу. Духи, что же вы нам уготовили?
— К оружию! — прорычал Леоман.
Отряд рванул вперёд по тропе, которую, как казалось Кораббу, он топтал уже бесчисленное количество раз.
