Впрочем, Милтон ведь всего-навсего боится ответственности за возможную ошибку.
– Экипаж пиратского корабля, совершившего похищение, должен быть уничтожен? – Спецслужбист решил проявить понимание.
Но ничего он не смыслил в планах своего правителя.
– Ни в коем случае! – Вершитель допустил на физиономию легкую усмешку. – Более того, я буду совсем не против, если информация о том, что княгиня Шувалова находится на нашей территории, дойдет до росского императора.
Милтон тоже позволил себе усмехнуться.
Кажется, он начинал кое-что понимать.
– Будет исполнено, Вершитель!
– Вот-вот, исполняйте! И надеюсь, что на сей раз не будет никаких проколов. – Тон голоса Бедросо сделался угрожающим. – Не так, как получилось с любовницей Остромира на Дальнем Алеуте. Иначе…
– Будет исполнено, Вершитель! – повторил Капитан Офиса Добрых Дел. – Операция будет подготовлена и проведена самым надлежащим образом.
Милтон покинул кабинет.
А Вершитель погрузился в раздумья.
И на следующий день снова вызвал Милтона, чтобы внести в свои вчерашние распоряжения определенные коррективы.
Весь следующий день после встречи с Яной Осетр изнывал от нетерпения. А потом явилось послезавтра.
Первая половина дня прошла как во сне.
Император встречался с государственными мужами, решал какие-то неотложные вопросы, отдавал некие важные распоряжения. Однако ему казалось, что время стоит на месте. Обед занял столько же времени, сколько праздничный государственный прием с танцами и пятью переменами блюд, хотя продолжался обед обычные сорок минут – во всяком случае, старинные часы, висящие на стене императорской столовой, утверждали именно это. Найден делал все крайне медлительно. Дорога от дворца до стоянки глайдеров сделалась втрое длиннее. А перелет к Веселому Поселку растянулся на межпланетное путешествие.
Наконец Найден высадил бородатого парня в квартале от гостиницы «Скрынников», получив приказ перелететь на параллельную улицу и ждать вызова не меньше часа. И даже не волноваться еще минут пятнадцать сверх того часа…
Сетевой агент утверждал, что в гостинице, за соответствующую мзду, совершенно не интересовались именами постояльцев. В том числе, разумеется, и тех, кто снимал номер на час-два.
Осетр добрался до гостиницы пешком, сунул портье нужную сумму, добавил пару бумажек сверху, застолбил за собой номер на двоих и снова выскочил на улицу.
Теперь он был абсолютно уверен, что Яна сказала позавчера правду.
Не придет она. Зачем молодой маме эти приключения? При муже, ребенке и любезных сердцу каждой хозяйки домашних хлопотах…
Конечно, всякая росская женщина была бы рада такому свиданию. Затащить в постель самого императора – это вам не легкая любовная интрижка, это судьбоносное происшествие. Подобная любовь может кормить тебя долгие годы…
Но ведь это же Яна! Она не такая! Семейная жизнь, конечно, наложила на нее отпечаток, но в душе она осталась той же девчонкой в голубом платье, которую он обнимал в теплой ночи Дивноморья, ощущая вздрагивающее тело… Если она и придет, то не ради выгоды – ради той давней любви.
Но она не придет…
Она пришла.
На ней было простенькое платье, которое никому бы и в голову не пришло принять за княжескую одежду, а замысловатую прическу она спрятала под такой же простой шляпкой.
Эдакая гувернантка, обслуживающая малолетнего дитятю из богатой семьи. Только без дитяти…
Получивший мзду портье и головы не повернул в ее сторону, радушно кивнув Осетру:
– Проходите, господин хороший!
Наверное, рассчитывал на постоянные контакты с нежадным клиентом.
И парочка бок о бок прошла в лифт.
Они начали целоваться прямо там. Осетр прижал Яну спиной к стенке, разом ощутив упругость ее пополневших грудей. Руки его стиснули ее плечи, спустились на талию, переползли на бедра.
Она вздрогнула – как тогда, на Дивноморье…
Лифт не был скоростным. Но и здание гостиницы оказалось всего лишь пятиэтажным, так что времени хватило всего на один поцелуй. А потом звякнул звоночек, извещающий о прибытии на нужный этаж, и они с сожалением оторвались друг от друга. В коридор вышли гуськом, хотя Осетру хотелось протиснуться сквозь дематериализовавшуюся дверцу в обнимку. Потом он взял Яну под руку, и они двинулись по коридору чинно, как будто встречные люди не должны были понимать, зачем эти двое здесь оказались.
И только войдя в номер, они снова вцепились друг в друга.
Однако теперь все было не так, как на Дивноморье. Ими овладела лихорадочная спешка. Они без слов срывали друг с друга одежду и не глядя бросали на пол. Потом так же, без слов, содрали с постели одеяло и ринулись на хрустящее ложе. И стали одним целым, не слыша, как поскрипывает кровать…
А потом, когда все закончилось, она погладила его по груди и прошептала:
– Остромирушка мой любимый! Я так по тебе скучала! Так скучала…
И он ей сразу поверил. Потому что и сам почувствовал, как ему было плохо все это время, с того самого приема, когда церемониймейстер провозгласил хорошо поставленным голосом: «Князь и княгиня Стародубские, ваше императорское величество!»
– Знаешь, Яночка… – сказал он, сглотнув ком в горле. – А ведь я пропал! Я просто не могу без тебя жить!
Она потерлась носом об его щеку, и он только сейчас понял, что так и не снял с физиономии маскировку.
– У тебя такая колючая борода! – восхитилась Яна.
Он рассмеялся:
– Она не настоящая.
– То-то я думаю… Император у нас вроде бы без бороды был. Но мне нравится! Очень нравится! Мне все в тебе нравится. И всегда нравилось.
А потом они лежали, прижавшись друг к другу, и он гладил ее бархатистое бедро, а она целовала его ключицу. И не осталось больше никаких слов, потому что каждым прикосновением двое влюбленных снова распаляли друг друга.
И все повторилось…
А потом между ними стало мокро.
Он оторвался от нее и испытал настоящий ужас: из ее грудей потекло молоко
– Ой, прости! – воскликнула она, и в голосе ее тоже прозвучал ужас. – Совсем забыла. Всегда помнила, а сегодня запамятовала.
В нем родилась ревность и злоба, но Яна сказала: «Ты заставил меня забыть обо всем. Даже о том, что женщина никогда не забывает!» – и ревность рассосалась, превратилась в понимание.
В конце концов, что он хотел? Чтобы, оказавшись с ним в постели, она перестала быть кормящей мамой? Так не бывает. В конце концов, она ли в том виновата?
Если бы он поменьше думал об империи, а побольше – о влюбленной в него женщине, все оказалось бы по-другому. Нет, она бы все равно стала кормящей мамой, но прижимала бы к груди его ребенка. И хрен бы с ней, с этой империей, ржавый болт ей в котловину! Империи приходят и уходят, а любимая женщина остается…
