И вдруг Глеб понял, что его встревожило. Ветер! Никакого ветра не было! В лесу царил абсолютный штиль. Однако ветви деревьев тихонько покачивались, и время от времени по лесу пробегал легкий шум, словно деревья тяжко и уныло вздыхали.
Глеб выхватил из ножен меч и крикнул своим ведомым:
– Бегите к поляне! Быстро!
Страшный скрежет потряс чащобу. А следом случилось нечто такое, от чего даже у Глеба на голове волосы встали дыбом. Несколько деревьев сдвинулись с места и, подобно жутким великанам, со скрипом и скрежетом шагнули к путешественникам.
Стрельцы остолбенели.
– Ребята, деревья ходят! – хрипло выдохнул кто-то. – Да что ж это!..
Длинная ветвь выскочила из кроны дерева и молниеносно вонзилась стрельцу в открытый рот. Рывок – и внутренности стрелка рассыпались по траве, а сам он рухнул лицом на острые ветки подлеска. Все произошло так быстро, что никто не успел ничего сообразить.
Другая ветка, выстрелив из кроны, обвила тело второго стрелка. Затем вскинула его вверх и подбросила в воздух.
Черная дыра на стволе, которую Глеб принял за дупло, быстро расширилась, подобно огромной пасти, усеянной корявыми черными зубами, и из пасти этой, из самой ее утробы, пахнуло на оцепеневших от ужаса странников плесенью и грибной сыростью.
– Прорывайтесь к поляне! – крикнул Первоход ратникам, выхватил из ножен меч и ринулся вперед.
Свистнул, рассекая воздух, меч, и тут же в нескольких местах зазвенело железо. Кто-то пронзительно закричал.
Глеб рубил мечом извивающиеся ветви с холодной, расчетливой яростью, но место каждого отрубленного щупальца тут же занимало новое. Ратники сражались бок о бок с Глебом, но удары их становились все медленнее, они выбивались из сил.
Срубив мечом сразу два щупальца, Глеб обратил внимание на то, что белесое пятно над дуплом ближайшего дерева сильно завибрировало, и на мгновение Глеб ощутил странное чувство – словно белое пятно смотрело на него, как огромный глаз.
– Рамон! – закричал Глеб, продолжая рубить ветви. – Белое пятно над дуплом!
Итальянец кивнул и устремился к дереву, ловко уворачиваясь от хищно змеящихся ветвей.
С кошачьей ловкостью Рамон запрыгнул на дерево, перепрыгнул с ветки на ветку, выхватил из-за пояса кинжалы, перехватил их, замахнулся и вогнал два сверкающих клинка в белесое пятно над дуплом.
Дерево с ужасающим треском вскинуло ветви кверху, на мгновение замерло, затем издало хриплый, душераздирающий, многоголосый хрип и с оглушительным грохотом повалилось на землю.
Рамон перекувыркнулся через голову и вскочил на ноги.
– Первоход, их можно убить! – закричал он.
Глеб увернулся от очередной когтистой ветви, отбил мечом другую, после чего отшвырнул меч, выхватил из кобуры ольстру и крикнул:
– Ратники, стреляйте в белые пятна на коре!
И выстрелил первым.
Дохнули огнем и мушкеты стрельцов. Грохот выстрелов потряс чащобу.
Ратники Бранимира и впрямь оказались отличными стрелками. Шквал пуль разнес белые пятна над черными дырами ртов в ошметки. Ожившие деревья закачались, стали заваливаться набок, а стрельцы продолжали стрелять, остервенев от злобы и испуга.
Наконец все пять деревьев, огласив лес громким звериным ревом, рухнули на землю и замерли.
Глеб, тяжело дыша, опустил ольстру и вытер рукавом куртки лоб. Потом посмотрел на мертвых чудовищ, усмехнулся и хрипло проговорил:
– Чувствую себя героем экологического триллера. Интересно, что сказал бы об этом Гринпис?
– Хорошая работа, толмач, – похвалил один из ратников, остановившись рядом с Рамоном и благосклонно на него посмотрев. – Здорово ты его.
Рамон поднял глаза к небу и смиренно ответил:
– Не я, брат мой, а наш Господь. Я всего лишь карающая десница.
– Здорово караешь. Красиво.
Итальянец улыбнулся.
– Чего не сделаешь с молитвой на устах. – С этими словами он вновь возвел глаза к небу и перекрестился.
Раненый воин лежал на ворохе елового лапника и хрипло бредил. Лицо его, землисто-бледное, было покрыто бисеринками пота.
Трупы убитых ратников покоились чуть в стороне, ожидая, пока выжившие соорудят погребальный костер.
– Что это за проклятые деревья? – яростно спросил Бранимир у Глеба. – Почему они двигались?
– Потому что это не деревья, – сухо ответил Первоход.
– Как это?
Глеб откинул с лица серебристую прядь волос и сказал:
– Мимикрия.
– Чего?
– Эти твари притворялись деревьями. Как бабочка притворяется цветком. Его «кора» – вовсе не кора, а роговые наросты на коже. Крепкие, как броня. Посмотри сам…
Воевода нехотя приблизился к падшему «дереву» и встал рядом с Глебом. Осмотрел блестящий от черной крови ствол и хотел уже отвернуться, но вдруг уставился на разверстое дупло и изумленно пробормотал:
– Это что – зубы?
Глеб кивнул.
– Да. Зубы, язык… Все как полагается. А глаз один. То самое белое пятно над пастью. Единственное незащищенное место на теле чудовища. Нам повезло, что мы вовремя это заметили.
– Повезло? – Лицо воеводы побагровело. – Мои люди погибли, а ты говоришь, что нам повезло?
– Тебе и мне – да. – Глеб повел плечами. – Ведь мы живы.
Воевода несколько секунд молчал, свирепо глядя на ходока, потом скользнул взглядом по темной стене деревьев и невольно поежился.
– Проклятый лес, – проворчал он. – Выжечь бы его дотла.
– Не получится. – Говоря это, Глеб тоже смотрел на деревья, но взгляд его был холоден и спокоен. – Гиблое место умеет защищаться. Впрочем, ты и сам это видел.
Первоход отвел взгляд от леса и посмотрел на Рамона. Тот стоял над трупами убитых ратников и беззвучно шептал слова молитвы. Закончив, он широким жестом перекрестил тела ратников и пробормотал по-латыни:
– In nomine Padre, et Fili, et Spiritus sancti! Amen![2]
Глеб отвернулся и нахмурился. Здесь, в гиблой русской чащобе, латынь показалась ему неуместной и раздражающей.
– Наши потери – одиннадцать человек, – вздохнул рядом Бранимир.
– Десять, – напомнил Глеб. – Один еще жив. И я могу помочь ему.
Раненый воин еще стонал и бредил, но голос его звучал тише, а черты испачканного кровью лица заострились, словно у покойника.
Воевода подошел к раненому, долго смотрел на него, и лицо его при этом становилось все темнее и темнее, а затем он вдруг выхватил из ножен меч, перевернул его клинком вниз и всадил лезвие в грудь раненому стрелку.
Ратники отвели глаза, а Бранимир выдернул меч из развороченной груди мертвеца, вытер его об траву и снова вложил в ножны.
Взглянув на Глеба тяжелым, угрюмым взглядом, он глухо проговорил:
– У нас нет времени возиться с ранеными, ходок. – Затем скользнул взглядом по бесстрастным лицам своих воинов и крикнул: – Впредь помните об этом и не подставляйтесь понапрасну! А теперь пора трапезничать. Виткарь, нарежь на всех мяса и хлеба.
