Уриэль молчит. Давление, выворачивающее все существо на изнанку, становится невыносимым, и сознание плывет. Он уже не понимает, где он. Холодно…
«Сострадание и одобрение в темных глазах невозмутимого монаха… Марта, перевязывает ему ожог… Его держат сильные руки, можно положить такую тяжелую голову на крепкое плечо… Это бред, поэтому можно делать все, что угодно…
Даже просить… Ян, очень холодно… Ян!» Резкая боль оборвала грезы и вернула четкость восприятия. Рубин вывернул руку, заставляя разжаться кулак и открыть метку от креста.
— Забавно. Хм, и почему же она тебе так дорога? — голос шуршит на ухо перекатом металлических бусин в шкатулке.
«Зачем ты научил меня надеяться, Лют?!
Господи, какая долгая ночь сегодня…
Ты слышишь, Господи? Неужели тебе действительно угодно все это…»
Въезд графини Элеоноры пропустить было трудно: внушительная свита и гости ворвались во внутренний двор шумной блестящей толпой. Ржание, звон изукрашенной сбруи и шпор, беготня слуг. Лют присел в сторонке, отмечая про себя: понятно, почему ей понадобилась помощь нечистой силы — обеспечить такую роскошь не смог бы и самый богатый, благополучный край в безнадежно мирные времена, не говоря уж о виденном им по дороге кое-как выживавшем убожестве. Сама графиня Элеонора сразу же бросалась в глаза даже посреди этого пестрого сборища, и при этом ее абсолютно невозможно было рассмотреть: тяжелый шитый золотом плащ с низко опущенным капюшоном полностью скрывал и лицо, и фигуру.
«Вот под таким плащиком она дублетер и прячет», — мрачно подумал Ян. Последние сомнения растаяли в одночасье. Женщина, которая влезает в подобные игры, убивает не защищаясь, а из-под тишка — должна быть готова к тому, что и к ней будут относиться не по признакам слабого пола.
К тому, что его потребуют пред сиятельные очи он был готов, и только запоминал расположение помещений — пригодиться. Обстановочка в господской части замка, чем-то напомнила Яну логово перекупщика: та же мешанина всего и вся. Каждая в отдельности вещь — гобелен, предмет мебели, подсвечник сами по себе или в должном интерьере произвели бы впечатление, но здесь безнадежно терялись, создавая общий яркий безликий фон. Одно только запоминалось — поживиться здесь было бы чем! С этой мыслью Ян и шагнул в приемную залу, в центре которого, в высоком кресле сидела графиня Элеонора.
Она выглядела гораздо моложе, чем ожидалось. Сколько ж ей лет было, когда родился Уриэль, мельком удивился Лют. Кланяться он не стал, наоборот вздернув высоко подбородок.
Элеонора сидела пощелкивая остреньким коготком по шкатулке на столике, не поднимая на него взгляда, и, Ян, не стесняясь присутствующих здесь же гайдуков, подробно ее разглядывал. Как уже говорилось, графиня выглядела очень молодо — кожа ее просто светилась благородной матовой белизной. Поэт мог бы сказать, что ее неприкрытые ничем волосы, собранные в замысловатую прическу, были цвета бледного золота, Люту — они напомнили лыко или паклю. Но становилось ясно, в кого пошел Уриэль: она была тонка в кости, худощава, хотя женственные формы каким-то образом корсет не только не скрывал, но даже подчеркивал, и хороша хрупкой тонкостью ангела. Как узнал оборотень, Элеонора вот уже больше десятка лет была вдовой, но траур не снимала — скорее потому, что темный цвет и строгий покрой модеста, лишь выгодно оттенял ее облик. Тем более, что она нашла, чем его компенсировать, просто сияя от драгоценностей. Понятно было, откуда ноги растут у всего этого украшательства: женщина, она и есть женщина, просто меры не знает.
Или не хочет знать.
— Как видишь, — нарушил затянувшееся молчание томный голос, — теперь в нашей коллекции есть самый настоящий волк.
Оказывается, одержимый господин тоже был здесь, устроившись у окна. Хотя его было прекрасно слышно создавалось впечатление, что он говорит шепотом.
— Неужели? — Элеонора все таки повернулась, вонзаясь в Люта взглядом светло-серых глаз, — Не верится. Я хочу видеть!
— Может я и волк, но не фигляр, — осадил ее Ян, — Забавлять — не приучен!
Элеонора резко встала, обводя его взглядом с ног до головы и обратно.
— Люблю норовистых! — с придыханием выдала она, когда Лют уже уверился, что рассчитал неправильно. В любом случае, шута и слугу он из себя изображать не собирался.
Графиня в это время, что-то вспомнив, обратилась к одержимому:
— О норовистых, как там… — она прищелкнула тонкими пальцами, — Ты не испортил его совсем, Рубин?
— Какая разница? — недовольно поморщился тот, — Все равно нужна только его кровь.
«Солнечно сегодня, тепло…» — подумал Ян, глядя в окно. О ком они говорили, он прекрасно понял.
— Кровь… — протянула Элеонора, подплывая ближе, — Надо же, сколько всего заключено в этой жидкости… Кровные узы, кровное родство, кровное братство, клятвы, скрепляемые кровью… кровь — это жизнь, это власть! Кровь… Это так красиво!
Она оказалась совсем близко. Сумасшедшая, твердо осознал Лют, и подтверждением прорвался придушенный смешок Рубина.
Элеонора остановилась вплотную, смяв юбки, — так, что оборотень чувствовал ее дыхание на своей коже.
— Ты сделал правильный выбор, волк. Силу притягивает сила… истинное могущество — вот чего стоит желать!
Она стремительно развернулась, удаляясь из залы.
— Жаль, волк, что этой ночью я буду занята! — услышал Лют напоследок.
«Мне тоже!» — стиснул зубы Ян.
Похоже, это уже начинает входить в привычку!
Когда упоминается черная месса, а тем более вызов Дьявола, сразу же представляется: полночь, какой-нибудь мрачный подвал или катакомбы, сборище в черных балахонах. Или на худой конец разнузданные пляски вокруг котлов с мясом некрещеных младенцев, заканчивающиеся свальным совокуплением ведьм с чертями.
Последнее — удел низших, приукрашенный буйной фантазией монахов-экзекуторов. Что касается черной мессы, то как для любой мессы, для нее необходим священник, святые дары, и разумеется она должна проводиться в церкви или часовне.
Конечно, как во всяком большом замке, часовня здесь была — недавно перестроенная и поэтому случаю освященная заново. И конечно же капеллан, исполнявший свою службу уже около 30 лет. Брат Жозеф был теоретик, с юных лет задумывающийся о мироустройстве и промысле Божием. Покойный граф не интересовался ни чем, кроме рубки, охоты и пьянки, зато соображения капеллана нашли живейший отклик в сердце молодой графини, всегда отличавшейся необузданностью, поэтому вместо того, что бы вульгарно отдаваться конюху или вассалу, тело ее стало сосудом, принявшим в себя сущность высшую, — ангела, пусть и падшего.
