- Я всего лишь собирался
поменяться, - сказал я.
- Если ты, конечно, не передумала разрешить мне увидеть тебя обнаженной. - Я взвесил кошелек в другой руке и встретился с Фелой взглядом.
- Сим говорит, что это плохая идея, но он идиот, когда дело касается женщин.
Моя голова, конечно, сидит на плечах не так крепко, как хотелось бы, но это я помню совершенно отчётливо.
Прошло четыре часа прежде, чем мои сдерживающие барьеры начали возвращаться, и ещё два прежде, чем они прочно заняли своё место в голове.
Симмон провёл весь день со мной, с ангельским терпением объясняя, что нет, мне не следует покупать нам бутылку брэнда.
Нет, не следует бить собаку, лающую на улице.
Нет, не следует идти в Имре искать Денну.
Нет. Трижды нет.
К тому времени, как зашло солнце, я снова был обычным, полунравственным собой.
Симмон устроил мне обширный экзамен прежде, чем отвести меня обратно в комнату у Анкера, где он заставил меня поклясться на молоке моей матери, что я не выйду из комнаты до утра.
Я поклялся.
Но со мной не все было в порядке.
Мои эмоции все еще кипели,
вспыхивая по малейшему поводу.
Хуже того, моя память не просто пришла в норму, а вернулась с живым и неконтролируемым энтузиазмом.
Мне не было так плохо, когда рядом был Симмон.
Его присутствие было приятным отвлечением.
Но оставшись один в комнате на чердаке "У Анкера", я был во власти своих воспоминаний.
Такое чувство, словно мой мозг твёрдо решил распаковать и изучить все те жестокие и мучительные моменты, что мне пришлось пережить.
Вы, наверное, думаете, что худшим воспоминанием для меня был тот вечер, когда убили мою труппу.
Как я вернулся в лагерь и увидел, что всё охвачено пламенем.
Неестественные позы тел моих родителей, освещённые тусклым лунным светом.
Запах подожжённого брезента, и крови, и подпаленных волос.
Воспоминания о тех, кто убил их.
О Чандрианах.
О мужчине, что говорил со мной с ухмылкой на лице.
О Синдере.
Это тяжелые воспоминания, но за прошедшие годы я доставал их из памяти и обращался к ним так часто, что у них едва остались острые края.
Я помнил высоту и тембр голоса Хелиакса так же чётко, как голос своего отца.
Я лего мог представить себе лицо Синдера.
Его идеальные,
видимые в улыбке, зубы.
Его вьющиеся седые волосы.
Его глаза, чёрные, как капли чернил.
Его голос, полный зимнего холода, говорящий: Чьи-то родители пели совсем не те песни.
Вы могли бы подумать, что эти воспоминания были худшими для меня.
Но вы ошиблись.
Нет. Худшими были воспоминания о моём детстве.
Медленно катящаяся и подпрыгивающая на ухабах повозка, мой отец, свободно держащий поводья.
Его сильные руки у меня на плечах, когда он показывал мне, как стоять на сцене, чтобы моё тело говорило гордый, или грустный, или робкий.
Его пальцы, поправляющие мои, на струнах лютни.
Моя мать, гладящая меня по волосам.
Ощущение прикосновения её рук, обнимающих меня.
Та идеальность, с которой моя голова умещалась в изгибе её шеи.
Как по вечерам я обычно сидел, свернувшись у неё на коленях, рядом с костром, сонный, и счастливый, и защищённый.
Это были худшие воспоминания.
Драгоценные и идеальные.
Острые, как полный рот битого стекла.
Я лежал на кровати, свернувшись в дрожащий узел, не в состоянии заснуть, не в состоянии думать о чем-то ещё, не в состоянии остановить
свои воспоминания.
Снова.
И снова.
И снова.
Раздался тихий стук в окно.
Звук настолько слабый, что я не заметил его, пока он не прекратился.
Затем я услышал, как оконная рама распахнулась за моей спиной.
- Квоут? - мягко спросила Аури.
Я сжал зубы, пытаясь не всхлипывать, и старался лежать не двигаясь, надеясь, что она подумает, что я сплю и уйдёт.
- Квоут? - позвала она снова.
- Я принесла тебе.. - затем на мгновение стало тихо, и она сказала, - Ох.
Я услышал тихий звук у себя за спиной.
Когда она забиралась в окно, на стене было видно её крошечную тень в лунном свете.
Я почувствовал, как прогнулась кровать, когда она села на неё.
Маленькая, прохладная ладошка коснулась моей щеки.
- Всё хорошо, - тихо сказала она.
- Иди сюда.
Я начал тихо плакать, и она нежно развернула меня так, что моя голова оказалась у неё на коленях.
Она шептала, убирая волосы у меня со лба, прохладными руками касаясь моего горячего лица.
- Я знаю, - с грустью сказала она.
- Иногда это тяжело, правда?
Она нежно провела рукой по моим волосам, и от этого я только заплакал сильнее.
Я не помнил, когда в последний раз кто-то дотрагивался до меня с любовью.
- Я знаю, - сказала она.
- У тебя камень на сердце, и порой он становится таким тяжелым, что ничего с ним не поделаешь.
Но тебе не нужно справляться с этим в одиночку.
Тебе следовало придти ко мне.
Я понимаю.
Всё моё тело сжалось, и внезапно я снова почувствовал вкус сливы во рту.
- Я скучаю по ней, - произнёс я прежде, чем успел понять, что именно говорю.
Затем я прикусил язык прежде, чем успел сказать что-нибудь ещё.
Я сжал зубы и яростно затряс головой, как лошадь, пытающаяся стряхнуть поводья.
- Ты можешь сказать это, - мягко сказала Аури.
Я снова потряс головой, почувствовал вкус сливы, и внезапно слова полились из меня.
- Она говорила, что я начал петь раньше, чем научился говорить.
Она говорила, что, когда я был совсем маленьким, у неё была привычка напевать, когда она держала меня на руках.
Не просто песня.
Просто нисходящая терция.
Просто успокаивающий звук.
Затем однажды она гуляла со мной по лагерю и услышала, как я вторю ей.
На две октавы
выше.
Крохотная певчая птичка.
Она говорила, что это была моя первая песня.
С тех пор мы пели её друг другу.
Все эти годы… - я поперхнулся и стиснул зубы.
- Ты можешь говорить, - мягко сказала Аури.
- Всё будет в порядке, если ты скажешь.
- Я больше никогда её не увижу, - задыхаясь, проговорил я.
Затем я разрыдался по-настоящему.
- Всё хорошо, - мягко сказала Аури.
- Я здесь.
Ты в безопасности.
Следующие несколько дней не были ни приятными, ни плодотворными.
С фишкой Фелы сдавать экзамен мне предстояло только в самом конце оборота, так что я попытался провести оставшееся время с пользой.
Я попробовал изготовить несколько мелких предметов в Артефактной, но был вынужден вернуться в свою комнату, так как почти сразу разрыдался, нанося руны на тепловую воронку.
