- Стрелу поймал на луговине.
- Давно?
- С седмицу будет.
- Стал быть, не скоро ещё оклемаешься.
- Как боженька даст.
Измученный олень в его упряжке вдруг заартачился, зафыркал, увязнув в глубоком снегу, и Буслай прикрикнул на возницу: - Плетьми его, мерзавца. Да покрепче!
Ратник стеганул обессилевшее животное, и олень, взревев, потянул нарты дальше.
- Забьёшь скотину-то, - укоризненно промолвил воевода.
- Забью - новую достану. У нехристей её много.
Ядрей пристально посмотрел на него, погладил бороду.
- Как управился с князьками?
- Всех под снег закопал. Дело нехитрое.
- А тамги с них снять не забыл?
- Снял, снял, не боись, - проворчал Буслай.
Воевода сурово поглядел на ушкуйника, засопел.
- Ладно, отдыхай покуда. - Он отцепил руку от оглобли иостановился, провожая нарты глазами.
Ушкуйники, наконец, добрались до стана и начали распрягать оленей. Со всех сторон к ним полезли любопытные, расспрашивали о походе, выпытывали, много ли взяли хабара. Налётчики отвечали скупо, занятые мыслями о еде и отдыхе. Боярская челядь снова потянулась к скарбу, начала шуровать там, снедаемая алчностью, но, получив несколько зуботычин, отпряла.
Возле нарт Нечая обнаружился попович Моислав. Был он в какой-то худой свите[52], берестяных онучах и дерюжных гачах[53]. На голове его криво сидел дырявый собачий треух. Прокравшись к ушкуйнику, попович затараторил чуть не на ухо:
- Из леса явились, да? От лесовиков и берегинь, да? Кащей-то смотрит-смотрит, да не высмотрит. Ервы и мяндаши всю страну замутили, подняли вой, снегом в глаза швыряют. А Христос-то и рад. Сорни-най уж нам путь освещает, Омоль реки и озёра холодом сковал. Привечают, привечают русскую силушку! Див бьёт крылом, трубит победу славянскому воинству. Волх Всеславьич глядит - не нарадуется: ужо вы, люди новгородские, пошли в дальние страны себя показать да за Святую Софию постоять. Аллилуйя, народ христианский! Скоро, скоро слово истины зазвучит по всей земле...
Нечай изумлённо обернулся, задрал бороду.
- Ты чего тут языком мелешь, трепло? Ишь ты, сынок поповский! Я ведь не погляжу на родителя твоего, врежу как следует, чтоб ум-то вправить...
Его успокоили, оттёрли от поповича:
- Ты на него не сердись, Нечаюшка. Он у нас с недавних пор в блаженных ходит. С ним поп Иванко изгнание бесов провёл, вот он с того дня и ходит.
- Я гляжу, вы тут не скучали, - пробурчал Нечай, возвращаясь к поклаже.
- Да куда уж! Веселуха стояла, что твои русальи...
Моиславже побрёл вдоль обоза, громогласно вещая:
- Святая Варвара-охранительница, защити сих людей! От искуса и душевной скверны, от невзгод и болезней, от бедности и ранней кончины. Да снизойдёт на них дух Нум-Торума, повелителя мира, и да оборонит он их от козней Куль-отыра. Благостный охотник Пера и вы, святые угодники, помогите нам одолеть нечестивых, даруйте победу оружию русскому! Перун, Христос и все духи земли, воды и небес, да не оставите нас своей заботой!..
Ушкуйники обалдело косились на поповича, цепенели, хмурили брови. Некоторые злобно прогоняли юродивого от своих нарт.
- Иди, иди, кликуша! Тебя только не хватало.
- Видать, лют был наш поп, коли с гречином такое приключилось, - прохрипел Буслай.
Сотник приказал подручным ставить чум, а сам, вылезя из нарт, заковылял к Якову Прокшиничу, что стоял чуть поодаль и по по-хозяйски наблюдал за творящейся вокруг суетой. Буслай был голоден, саднила рана в предплечье, слабость пронзала всё тело. Больше всего ему хотелось упасть и забыться сном. А ещё ужасно хотелось помыться, соскрести с себя всю многодневную грязь.
Все встречные поздравляли его с возвращением, кланялись, снимали шапки. Такое уважение льстило разбойнику. Он едва заметно кивал в ответ, слегка приспустив веки, как делали бояре и житьи люди при встрече с чадью.
- Доброго здоровьичка, Буслаюшка! Рады видеть живым и невредимым, - заискивающе говорили ему, а он коротко отвечал: "Слава Богу". Идти ему было тяжело, каждый шаг отзывался болью в спине, и потому Буслай ступал осторожно и плавно, словно невеста на смотринах. Иногда останавливался и окидывал взором стан, как бы наслаждаясь видом.
Наконец, добрался до боярина, обнялся с ним как с приятелем.
- Погодь, боярин, - охнул Буслай, отстраняясь. - Раздавишь совсем.
- Ослаб? - громыхнул Яков. - С голодухи, что ль?
- С голодухи, да и рана у меня. Стрелой прободили.
- Бывает.
- Позволь, за плечо твоё возьмусь, а то стоять тяжко.
- Берись, раз такое дело, - позволил боярин.
Пока Буслай переводил дух, опершись о Якова, тот добродушно рокотал:
- Извелись уж тут без вас. Ни слуху, ни духу, только ветер воет. Да и югорцы строптивые попались, не сдаются. Думал уж, не они ли пермяка подослали? Я ведь, как вы ушли, места себе не находил, всё корил за доверчивость. Завёл бы он вас в какую топь, прямо в пасть кикиморам... Грех, конечно, на человека напраслину возводить, но чудин - он и есть чудин. И вера у них не наша, и говор не тот, да и живут как цапли на болотах. Одно слово - погань. Нам в их краях вместе держаться надо, не делиться. Я так мыслю. Ядрей - он, конечно, своё мнение имеет, как вбил себе что в голову, уже не вычешешь...
- Зырянин от нас ушёл, - угрюмо встрял Буслай.
- Как так? - удивился боярин.
- Да так. Бабку-югорку прирезал и утёк.
- Так и знал, что он о перевете думает, - с досадой крякнул боярин. - Давно это было?
- Да уж дён пять как.
- Падаль, - с ненавистью бросил Яков Прокшинич. - Все они - одна сплошная падаль. Ни в ком здорового корня нет.
- Мы без него чуть не окочурились в дебрях этих. Малого не хватило, чтоб обратно к Камню не уйти.
- Должно, на то он и рассчитывал. Завесть вас куда подальше, да и бросить. Авось утопнете или от морозов да бескормицы перемрёте.
Буслай опустил голову, помолчал, обмысливая.
- А что с поповичем содеялось? - спросил он. - Помешался, что ль?
- Поп говорит, бесы обуяли. Да я уж и не верю ему. Он ведь из него демонов изгнать тщился, чтоб попович от язычества отпал. Да вот вишь, всё наоборот вышло - теперича поповского сынка и вовсе никто унять не может. Ходит-бродит, несёт разное, а подступись к нему - смотрит на тебя как дитё малое и только ресницами хлопает.
- Крут был, видать, батюшка наш.
- Истый сатана. Меня, уж на что человек привычный, и то страх объял.
- Не за того он взялся. Попович хоть к идольству чудинскому и имел склонность, а только безвреден был. - Буслай смачно сплюнул в снег. - А как князёк югорский? Всё упорствует?
- Упорствует, - рассеянно подтвердил боярин.
- Может, приступом крепостцу его взять?
- Боек ты больно. Окопался он там крепко, не подойти. Должно, подмоги ждёт.
- Теперь-то какая ему подмога?
- Теперича никакой, - согласился Яков. - Думаю, ежели ему тамги князьков, которых вы положили, через стену перекинуть, так он посговорчивее будет. - Боярин ещё раз окинул взором стан, словно ища кого-то. - Ты сколько людей потерял?
- Двоих. Да и те от хворей скончались.
- Лихо! Знатный ты начальник!
- Задача нехитрая. Сам ведь говорил, что югорцы в открытой сече слабы.
- Так это в чистом поле. А тут кругом одни чащи да болота. Врасплох что ль застал?
- Врасплох. Порубили в капусту нехристей.
- Это зырянин тебе места указывал, где засады делать? - напирал боярин, ревнуя к удаче Буслаевой.
Ушкуйник с шумом потянул носом воздух.
- Зырянин.
- А почто ж он утёк тады? Почто югорку зарезал? Повздорили, что ль?
- У него спроси, - уклонился Буслай.
- Что-то ты темнишь, сотник. Ну ладно. Главное, что князьков посекли. Теперь уж главный ихний князь никуда не денется.
- Пойду я, боярин, - сказал Буслай. - Пожру да вздремну. Вижу, шатёр мой поставили уже. Бывай!
- На совет-то придёшь?
- Как бог даст, - произнёс сотник, удаляясь. - Я теперь долго отсыпаться буду.
Унху спустился со стены и, понурившись, поплёлся к своей храмине. Люди молча провожали его взглядами. Все ждали, что кан скажет им что-нибудь ободряющее, поддержит угасающую надежду или хотя бы разразится проклятьями. Но кан безмолвствовал, и это угнетало его подданных куда сильнее, чем самый страшный гнев владыки. Не глядя по сторонам, Унху зашагал вверх по улице меж низких тесных избёнок с резными стропилами и священных лабазов на высоких сваях, меж огромных деревянных идолов с блюдами на лицах и пузатых амбаров с тяжёлыми засовами на дверях. Он шёл, дрожа от гнева и обиды, а люди, издалека привечая его, долго смотрели ему вслед. Они понимали, чем вызвана его печаль, но не сочувствовали ему. Многие даже радовались, что к русичам пришло подкрепление. Наконец-то упрямый кан сдастся и сразу закончатся все невзгоды. Люди вздохнут свободнее, перестанут дрожать за свои семьи и вернутся к обычной жизни. Право слово, неужто кану жалко нескольких лисьих шкурок ради мира? Унху знал о таких мыслях. Думая об этом, он всё больше приходил к убеждению, что война, затеянная им, не нужна никому, кроме него самого. Люди с лёгкостью променяют свободу на безопасность, не задумываясь о будущем. Они ходят на охоту, растят детей, отмечают праздники, и не могут взять в толк, ради чего Унху лишил их всех этих радостей. В лицо кану они говорили одно, но за спиной, втихомолку, нашёптывали совсем другое. Повелитель уже настолько обрыдл им своей неукротимостью, что они готовы были и сами отдать его русичам, когда бы не страх перед божьим мщением. Всё ж таки кан - это кан. Кто поднимет на него руку, недолго проживёт. Спорить с властелином может только шаман. На него и надежда.
