– Если кто-то из тех, кто поможет мне в моем стремлении, нечист, то... – Она чуть кивнула мне, побуждая закончить предложение самостоятельно.
Я наклонилась к ней и скорее прошипела, чем прошептала:
– Ребенок родится уродом.
Никакой гламор не мог уже скрыть запахи какао, алкоголя и табачного дыма, исходившие от ее кожи и волос. Меня охватил внезапный приступ тошноты.
Я попятилась от нее и упала бы, если б Рис не поймал и не поддержал меня.
– Что случилось? – прошептал он.
Я покачала головой.
– Я устала от этой женщины.
– Тогда мы уходим, – сказал Дойл.
Я снова качнула головой:
– Еще нет. – Я стиснула локоть Риса и повернулась к Мэви. – Ты скажешь мне, почему ты была изгнана. Ты скажешь мне всю правду здесь и сейчас, или мы уйдем и не вернемся.
– Если он узнает, что я кому-то проговорилась, он убьет меня.
– Если он обнаружит, что я была здесь и говорила с тобой, неужто ты думаешь, он станет выяснять, проговорилась ты или нет?
Теперь она испугалась, похоже. Но мне не было дела до ее испуга.
– Скажи мне, Мэви, скажи – или мы уйдем, и ты не найдешь никого другого за пределами дворов, кто сможет тебе помочь.
– Мередит, пожалуйста...
– Нет, – процедила я. – Великий, чистый Благой Двор – как свысока вы смотрите на нас! Если ребенок рождается уродом – его убивают – или убивали, пока у вас не перестали появляться дети. Тогда даже монстры приобрели ценность. Знаешь ли ты, что случалось с младенцами после этого, Мэви? Знаешь ли ты, что случалось в последние четыре сотни лет или около того с уродами, рождавшимися у благих? Потому что, не сомневайся, инбридинг влияет на всех, даже на бессмертных!
– Я... не знаю.
– Знаешь. Весь этот блестящий, сияющий двор знает. Моей собственной двоюродной сестре позволили остаться при дворе, потому что она – частично брауни. Вы не выкинули ее, потому что брауни – благие, не благие сидхе, но все же создания света. Но когда сами сидхе производят на свет монстров – чистые, сияющие благие сидхе производят уродов, чудовищ, – что тогда происходит, куда они деваются?
Она плакала, тихими, серебристыми слезами.
– Я не знаю.
– Знаешь! Младенцев отдают Неблагому Двору. Мы принимаем монстров, этих чистокровных благих монстров. Мы принимаем их, потому что мы рады всем. Никого, никого не отвергает Неблагой Двор, и уж конечно – не крошечного новорожденного младенца, чье единственное преступление в том, что он появился на свет у родителей, которые не потрудились изучить свою родословную достаточно, чтобы не заключить брак с собственными гребаными родственниками!
У меня тоже потекли слезы, но не от сожаления, от злости.
– Я клянусь, что я, и Рис, и Холод чисты телом. Теперь тебе легче? Это тебе помогло?! Если ты просто хотела переспать с кем-то из мужчин, ты бы не пожелала увидеть меня в купальнике, – но ты хотела этого. Ты хочешь провести ритуал плодородия, Мэви. Тебе нужна я и как минимум один из мужчин.
Я была слишком зла, чтоб думать о том, слышит ли мои слова кто-то, кроме Мэви, и понимает ли то, что слышит. Мне было просто без разницы.
Я оттолкнулась от Риса, мой гнев бросил меня вперед – выплевывать слова прямо ей в лицо.
– Скажи мне, почему тебя изгнали, Мэви. Скажи мне сейчас, или мы бросим тебя, как и нашли. Одну.
Она кивнула, слезы все еще лились у нее из глаз.
– Хорошо, хорошо, да охранит меня Госпожа, но пусть так. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, если ты поклянешься, что поможешь мне завести ребенка.
– Поклянись первой, – сказала я.
– Клянусь, что скажу тебе правду о том, почему я была изгнана из Благого Двора.
– А я клянусь, что после того, как ты расскажешь мне о причине своего изгнания из Благого Двора, я со своими людьми сделаю все, что в моих силах, чтобы ты родила ребенка.
Она потерла глаза тыльными сторонами ладоней. Детский жест. Видно было, как глубоко она потрясена, и я задумалась: не принадлежал ли один из этих бедных, обойденных судьбой младенцев Конхенн, богине красоты и весны? И не преследовала ли ее мысль, что она бросила единственного ребенка, которого могла родить? Я понадеялась, что так и было.
– Сто лет назад верховный король эльфов Таранис решился отослать свою жену, Конэн из Куалы. Они были супругами уже столетие, а детей не имели. – Ее тон автоматически перетек в распев сказителя. – И потому он отсылал ее.
Я обожала хорошие истории, рассказанные в доброй старой манере, но мне хотелось убраться с солнцепека, а не торчать здесь целую вечность. Так что я ее прервала.
– Он ее и отослал.
Мэви улыбнулась, но не слишком радостно.
– Он предложил мне занять ее место в качестве его невесты. Я отказалась. – Теперь она говорила обычным тоном, распевность исчезла. Может, оно и не так приятно на слух, зато быстрее.
– Это еще не основание для ссылки, Мэви. Как минимум еще одна отвергла предложение Тараниса до тебя, а она до сих пор принадлежит к сияющему двору. – Я потягивала лимонад и наблюдала за ней.
– Но Эдэйн любила другого. Причина моего отказа была иной.
Она не смотрела ни на меня, ни на Китто, вообще ни на кого, полагаю. Она уставилась в пространство: наверное, погрузилась в воспоминания.
– И какой же?
– Конэн была второй женой короля. Сотню лет он провел с новой женой, а ребенка так и не было.
– И?.. – Я сделала еще один долгий глоток.
Она отпила рома и взглянула мне в глаза.
– Я ответила Таранису отказом, потому что я уверена: он бесплоден. Не женщины, а король виновен в том, что у него нет наследника.
Я поперхнулась и обрызгала лимонадом всю себя и Кит-то в придачу. Гоблин застыл, не замечая лимонад, стекающий по его руке и солнечным очкам.
Откуда-то возникла горничная с салфетками. Я схватила стопку и махнула, отсылая ее прочь. Наш разговор был из тех, которые никому слышать не стоит. Когда мы с Китто стали относительно сухими, а ко мне вернулся дар речи, я поинтересовалась:
– Ты сказала это Таранису прямо в лицо?
– Да, – был ответ.
– Ты храбрее, чем кажешься. – Или глупее, добавила я про себя.
– Он потребовал объяснить, почему я не хочу его в мужья. Я сказала, что хочу иметь ребенка и не верю, что он сможет мне его подарить.
Я молча смотрела на нее, пытаясь сообразить последствия того, о чем она сообщила.
– Если твое предположение – правда, то двор может потребовать от короля последней жертвы. Он может потребовать, чтобы он позволил убить себя во время одного из великих празднеств.
– Да, – кивнула Мэви. – Он велел мне уехать той же ночью.
– Из страха, что ты кому-нибудь проговоришься.
– Разумеется, не я одна подозревала такое, – сказала она. – Адария имела двух детей от двух других мужчин, но с королем оставалась порожней столетиями.
