— Почту за честь, — склонил я голову в поклоне.
Он развернулся и рывком сдернул холщовый полог. В глаза ударил нестерпимый свет. Яркие блики вспыхивали и сияли на гладких стальных бронях, заботливо уложенных рядами. У меня вырвалось невольное восклицание.
— Ого!
— Чего? — жадно засветились глаза Пудилы.
— Здорово. А ну-ка…
Я протянул руку и взял ближайший нагрудник. С видом знатока постукал его костяшками пальцев, прикладывая ухо и прислушиваясь к звону. Поскреб ногтем, провел ладонью. Да, действительно, работа достойная.
— Хм, Пудила, ты столь же искусен, сколь и силен. Далеко не каждому кузнецу по плечу такое.
— А то! — польщено улыбнулся он.
Панцирь переливался под ярким солнцем, и горел не хуже зеркала. По всему краю шла фигурно прокованная отбортовка, напоминающая свитый канатик. В центре золотом был наведен треугольный щит, с изображением лилии в перекрестье меча и топора. По бокам красовались щитодержатели — лев и олень. А под ними девизная лента. Так, что тут? «Достоинство и великодушие» — гласила надпись на ленте. Как обычно — громкие помпезные слова, высокие идеалы дворянства, как правило, соответствующие их сущности с точностью до наоборот. От герба во все стороны, подобно лучам расходились полосы растительного орнамента — сеть сложных завитушек. И все такой искусной вычурной работы — глаз не отвести. Довершали дело литые золотом пряжки, призванные крепить нагрудник к наспиннику и набедренной юбке. Да, ценитель прекрасного всегда жив во мне.
— Пудила, ты великолепен, — искренне покивал я, проводя ладонью по гравированной поверхности. — А рисунок сам рисовал?
— Нет, меня на такое не хватит, — стыдливо заметил он. — Это герб одного из придворных графов. Так он не единожды отправлял посыльных с рисунком герба. Они и следили за точностью, пока я его начертывал. Надеюсь, ему понравится.
— Не то слово — понравится.
— Посмотрим.
Я приглядывался к позолоченному рисунку, карябал ногтем, и даже принюхивался, улавливая почти выветрившийся запах едкой кислоты.
— И как ты золото наводил? Всечкой?
— Ну да. Сначала рисунок кислотой по воску вытравил, затем резцами прогрыз, а после на горячую вклепал туда золотой пруток. И начистил. Не очень-то и сложно.
— Для тебя. Остальным это не по зубам.
— На то я и мастер, — гордо засиял он.
Я поднял заинтересованный взгляд.
— И сколько за такой панцирь тебе граф платит?
— За панцирь не знаю, но за полный латный доспех — пятьдесят золотых гульденов.
— Сколько?! — ужаснулся я, укладывая нагрудник обратно.
Он непонимающе уставился на меня.
— Пятьдесят, — тихо повторил он, хмуря густые брови. — А чего? Дорого? Так вещь-то непростая…
— Дешево! — выпалил я. — Ему цена — тысяча! Не меньше!
Пудила скорчил кислую гримасу.
— Брось, Роберт, какая тысяча?! Да кто ж такие деньги тебе заплатит?
Легкая усмешка заиграла на моем лице.
— Пудила ты Пудила! У твоего графа золота столько, что он мог бы всю твою телегу под ним похоронить.
Он снова покривил губами и отмахнулся.
— Ну может… но это уж не мое дело. Мне лишь бы вовремя рассчитался.
— Ты низко ценишь свой труд. Такое мастерство должно стоить дороже.
Он мечтательным взором окинул свои творения.
— Хотелось бы.
— Тут годы работы…
— Ну, не годы. У меня ж сыновья в подмастерьях. Так мы заказ графа за три месяца сладили.
— Хорошо, — я поуспокоился, и тоже смотрел на доспехи. — А сколько у тебя, Пудила, ушло золота, дабы эти три месяца прожить?
Он задумался, нахмурил брови и поглядел на лошадку.
— Эй, Гриворыл, ты не помнишь, сколько раз мы за покупками в город ездим?
Гриворыл раздраженно заржал — мол, отстань с глупыми расспросами. Пудила долго соображал, бубня под нос и загибая мозолистые пальцы.
— Ну, наверное с тридцать гульденов будет.
— Выходит, ты заработал всего двадцать? — не поверил я.
— Э… ну… погоди. Так я еще тигли новые брал, ремешки у кожевенника, проволоку золотую… чего еще? Долголобу наконец-то гульден отдал за крышу… сынкам медяки на пряники… жене серебряк на холстину… сам пиво пил…
Я жестом прервал его размышления.
— Ты просто скажи — у тебя осталось чего?
Пудила изумленно взглянул на меня, и раболепно произнес:
— Нет.
Я приглядывался к далекой деревеньке, венчавшей вершину холма. Высокая мельница возвышалась одиноким перстом, медленно вращая широкими лопастями. Едва различимый скрип растворялся в скрипе нашей повозки. Приятный ветерок дул в лицо, навевая свежие мысли.
— Выходит, ты живешь, дабы граф твой щеголял в дорогих злаченых доспехах? Ты тратишь пятьдесят гульденов за три месяца, чтобы эти три месяца жить работать в поте лица на своего графа. А после он платит тебе те же пятьдесят гульденов за твою работу. В итоге у тебя ничего не остается, кроме мозолей да разбитых пальцев, а он получает дорогую вещь, цена которой не меньше тысячи?
Пудила смотрел на меня, как на привидение. Я покивал и продолжал:
— Вот потому-то он богат, твой граф. Потому-то у него горы золота, и всего, чего он хочет. А ты беден. Ты работаешь лишь ради того, чтобы жить. Он же живет, дабы желать. И такие как ты исполняют его желания.
— Мудрено толкуешь, Роберт, мудрено, — пристыжено загудел он. — Не думал я о таком.
— И лучше не думай, — с досадой махнул я рукой. — Лучше не думай! Не то… а, чего тебе объяснишь?!
— Чего? — встрепенулся он.
— Да ничего…
— Нет, скажи!
— Так я и сказал.
— Чего?!
— А того! — подобрался я, словно тетива арбалета. — Труд свой ценить надо. И если ты, Пудила, не сделаешь этого, то за тебя это сделают другие. Не удивлюсь, если твой граф продаст тот доспех тысячи за полторы, а то и две.
— Да кому ж он продаст-то? — не понимал кузнец.
Из моей груди вырвался усталый вздох.
— Поверь, он отчитываться перед тобой не станет.
— Так как он продаст? — ворчал Пудила, бросая на меня колкие взгляды. — Тут же герб его родовой?
— Хоть это радует, — облегченно отметил я, проводя рукой по золоченому гербу. — Но тем самым он еще дороже. Тут уже честь родовая, а она бесценна.
— Так вот! — обрадовался он.
— Но твой труд все равно многократно дороже, — настойчиво повторил я, и снова взглянул на герб. — А не будь герба, так и вовсе ничто его не остановит, если ему выгодную сумму предложат.
— Пусть так, — согласно молвил он. — Да только мне много золота без надобности. Зачем мне тыща? Куда мне ее девать? Я все равно до конца дней молотом стучать буду. А самая лучшая награда — твоя похвала. Ты от души нахваливаешь мой труд. И мне это приятно. И граф доволен останется. И все остальные. Главное — я людям благо несу. Радую их своим трудом.
