- Фарфлюхьер хунд, - и ушел. Я тоже побоялся подходить к собаке. Уж больно свирепо она бросалась на нас, и тоже вышел вслед за немцем. Тот взял пучок соломы, зажег его от горящей крыши и пошел к соседнему дому, не интересуясь, есть ли кто в доме или что там сгорит. Поднес огонь к крыше. Соломенная крыша сразу загорелась, пламя быстро набирало силу. Немец деловито посмотрел, как горит, взглянул на меня. Я стоял рядом. Что-то сказал по-немецки и пошел к следующему дому.
Тогда мне подумалось, что немец этот есть истинно настоящей преступник. Такого и убить мало, потом пришла мысль. Много ли он виноват, ведь он только солдат, исполнитель. Свыше над ним есть сильные и грозные начальники, которые могут послать его на смерть или преступления. Он же беспрекословный исполнитель чужой воли. Если не он это сделает, то пошлют других. Он же, как недисциплинированный солдат, будет наказан, на войне так уж устроено. Если не ты убьешь первым, то убьют тебя. Выбирай, что тебе лучше. Немец, конечно, понимал свою трудную задачу. Наверное, он уже давно смирился с обстоятельствами, выпавшими на его долю.
И все же было интересно побыть в его шкуре и прочувствовать те ощущения, которые он испытывает при этом. Спросить его? Глупость. Немец не объяснит, а я не пойму. Хотелось узнать, остаются ли они, все эти каратели, эсэсовцы и другие после всего этого людьми обычными с нормальной моралью и психикой, или в их сознании и сердцах появляется что то иное, ожесточенность или безразличие ко всему. Не размышляя, почти машинально я зажег пучок соломы от горящей крыши и перешел на другую сторону дома, которая еще не горела. Поднес огонь к крыше. Пламя спокойно, без треска и шума поползло вверх. Я отошел в сторону. Со мной ничего не произошло. Земля не разверзлась, а я никуда не провалился. Я сел на коня, немного отъехал и осмотрелся. Все как было и прежде. Вокруг горели дома. Рядом бегали куры. Немец не спеша шел к следующему дому. Я сам тоже остался прежним. Однако, с этого момента, в душе я стал ощущать что-то новое, необъяснимое и неприятное. Я причислил себя к людям, которых до этого презирал и даже от души ненавидел. Свой поступок оправдывал тем, что дом то поджег уже обреченный, который уже горел. Все это мне не понравилось и я утвердился в сознании, что для подобных подвигов я не гожусь. Казаки сами по себе, они другие, а я тоже сам по себе, я не казак и не немец-эсэсовец. Медленно, с чувством обиды на самого себя, поехал мимо горящих домов.
Возле одного, еще целого дома, бегала старушка. Она размахивала белой бумажкой в руке и что-то причитала. Я подъехал ближе.
- Пан, пан, - кричала она. - Не трогайте мою избу. Не жгите. Я из раскулаченных. Вот документ, - и протянула мне какую-то бумажку.
- Не жгите, я одинокая, у меня нет партизан.
Я ничего не ответил и проехал дальше. Пусть думает, что я немец, а не русский.
Впереди возле горящего дома суетились мальчишки лет по десять-двенадцать. Они чего-то выносили из дома. Складывали подальше на землю, потом снова бежали внутрь. Было интересно узнать, чего это они там делают. Подъехал поближе. За домом стояли хозяйственные постройки и еще не горели. Мальчишки через сквозные двери горящего дома и через двор, бегали в сарай. Оттуда из стога сена доставали пчелиные соты с медом и выносили наружу. Горела пока только крыша дома. Я вошел внутрь. Там было столько дыма, что нечем было дышать, щипало глаза, плохо были видны предметы и бегающие рядом мальчишки. Откуда они здесь взялись? Было странно их здесь видеть. Когда по всей деревне не видно ни души, а здесь сразу трое мальчишек. Посередине двора валялся деревянный ящик с куриными яйцами. Рядом виднелась свежераскопанная яма. Оттуда тоже виднелся деревянный ящик и тоже с куриными яйцами. Один из мальчишек остановился и стал наблюдать за мной, чего это я собираюсь делать. Когда наши взгляды встретились, он сказал:
- Пан, это немцы нашли.
Заходить в сарай было страшно. Крыша дома вдруг стала рушиться, и я поспешил уйти. Едва успел сесть на коня, как она обвалилась. И снова знакомая картина. Треск рушащегося дома. Столб огня вверх и дыма. Летят огненные искры и горящая солома.
Я выехал на деревенскую улицу, где посередине дороги на конях сидели немецкие и русские офицеры. За ними, вытягиваясь в колонну, с разных сторон съезжались казаки. Что было потом с домом и женщинами, где мы остановились вначале, не знаю. В столь страшных событиях забыл узнать. Вся операция длилась часа три или четыре. Сделав свое дело, казаки и немцы собирались на дороге, чтобы ехать домой. Собрались не все сразу, поэтому некоторое время ожидали других, остальных. Никто ни на кого не смотрит и не разговаривают. Вокруг их, слева и справа, горят дома. Одни уже догорают, другие, еще горят большим пламенем. Мы сидим на конях в центре огненного круга. Людей, жителей деревни, по-прежнему не видно. Будто горит село, давно уже вымершее. Наконец послышалась команда, и мы поехали домой. Когда возвращались домой, я спросил у рядом едущего казака:
- А где же жители села? Такое большое село, а людей не видно. Когда они все успели разбежаться?
Тот вначале промолчал, потом на мой повторный вопрос хмуро пробурчал:
- Чего это ты меня спрашиваешь? Сам, что ли, не знаешь?
- А что? - переспросил я.
- Ничего, - ответил тот. - Придуряешься или в самом деле ничего не видел?
- Потому и спрашиваю, что село то большое, а людей не видно,- сказал я.
Казак снова не хотел разговаривать. Потом, помолчав некоторое время, рассказал. Всех собрали у сельсовета, построили в колонну и под конвоем куда-то угнали. Других, которые не могли идти или не хотели загнали в сарай и подожгли. Основная масса разбежалась. Кто был помоложе, да пошустрей, тот и убежал.
- Но мы стояли на дороге из села и что-то никого не видели, - сказал я.
- Правильно, не видели. Зато вас там всем было видно. Люди то видели, что на бугре на виду у всех сидят на конях трое дурней и кого-то караулят. У них своя дорога, через огороды, да в поле и в лес. А там ищи ветер в поле. Казаки тоже делали то, что им было приказано. Охраняли дорогу, а не людей, бегающих по полям да огородам. Кому все это нужно! Пусть немцы и за это скажут спасибо.
Потом, помолчав, казак сказал:
- Разные люди бывают. И казаки, и немцы тоже не одинаковые. Нагляделся я за эту войну на разных, всяких видел. Каждый больше за свою шкуру дорожит. Про себя думает. А может так и правильно. Если ты сам за себя не думаешь, то кому нужно за тебя заботиться.
После всего виденного мною и разговора с казаком казалось, что все это происходит во сне, а не на самом деле. Что сейчас я проснусь, и ничего этого не будет. Но я не проснулся. Мы приехали в казармы. Вечером в той стороне небо светилось красным цветом. Перед сном, лежа на кроватях, казаки перебрасывались впечатлениями дня. Кто-то, ни к кому не обращаясь конкретно, спросил:
