Чуя, как рассказчик опять начинает вдаваться в ненужные подробности, матушка кашлянула и слегка притопнула ногой, заставив зазвенеть кружки и мутные рюмки на столе.
— Так о чём я… — стушевался Мыр. — А! Битва магов была страшная. Да такая жуткая, что птицы все подальше в леса улетели, а небо почернело, и даже трава пожелтела и вся, как ни на есть, легла к земле. Лотон не врёт, брат его приятеля сам своими глазами видел! Вот этими глазищами!
Он привстал из-за стола, разгорячившись, тыча двумя пальцами в глаза себе. Матушка презрительно хмыкнула.
— Чего ты брешешь-то? Все знают, что некому там драться. Все особо сильные маги давно померли. Кому там сражаться-то? Разве что Орден этот остался. И всё.
— А тут и есть самое, что ни на есть, любопытное, — изошёл на хрип Мыр, вытаращив на слушателей глаза. — Императрица сама своего дядюшку и порешила.
На Мыра уже давно оглядывались из-за соседних столов, а теперь и вовсе обернулись, кое-кто даже стул поближе передвинул, боясь пропустить хоть одно слово. Почуяв всеобщее внимание, Мыр приосанился, расправил костлявые плечи и даже попытался выпятить грудь, но выпятился почему-то только живот.
— Из самых достоверных источников слышал. Как императрица, значится, со своим дядюшкой-то поругалась, так вся столица это слышала! Говорят, аж земля дрожала, да небо чёрными тучами затянулось. Какая ведь была битва! Кто случайно мимо проходил — и те померли, так жутко им стало.
— Да что ты брешешь, как сивый мерин, — уже неуверенно, скорее ради приличия возразила матушка Греиг. — Все ж знают, что императрица — паршивенький маг. Не то, что её дядя.
— Правду говорю, — возопил Мыр, стуча кулачонками себя в ссохшуюся грудь. — Маг она, только всё время, значится, тихонько сидела, чтобы никто не заподозрил. Ну а то вдруг её какие злодеи схватят, а она бац — и разбросает их всех, как ребёнков.
Матушка усиленно тёрла подбородок, соображая, могло ли так быть, или всё-таки врёт упырь окаянный. Вокруг уверенно загалдели, мол, а ведь и правду говорит, могло такое быть. Где-то в углу нашёлся даже мужичок, лично знакомый с одним магом из Альмарейна, который давно уже догадывался о всех тайнах императрицы.
— А ведь и правда, — припомнил кто-то. — Её ведь уже убили, когда переворот случился. А она возьми и восстань из мёртвых. Разве ж кто кроме великого мага такое может?
Долго ещё таверна гудела, обсуждая новость, долго судили, за какие такие провинности императрица порешила своего кровного дядюшку, да так и договорились, что не им, простым смертным, в дела великих магов лезть. И каждый сам себе думал, что только он вот-вот дойдёт мыслями до простой и светлой мысли, и поймёт, наконец, что же такое сотворилось в столице.
Вечером хоронили Ордена. Из-за тяжёлых туч небо повисло над Альмарейном так низко, что почти цеплялось за шпили зданий в квартале магов хаоса. В небе отражались сполохи оранжевого огня. И глупый мелкий снег пытался засыпать развалины храма. Снежинки таяли от близкого пламени, и лужицы воды на чёрных камнях казались такими же чёрными, застывшими.
Орлана украдкой дышала на замёрзшие руки. Она прекрасно отдавала себе отчёт в том, что никогда не была привязана к Ордену. Больше того — было время, когда она всерьёз собиралась его убить, и было время, когда она отчаянно не хотела его видеть. А потом настало время, когда она поняла, что ей просто не выжить без помощи Ордена — и усмехаясь сквозь зубы, преследуя собственные интересы, но он всё-таки помогал.
И правда, она не испытывала горя, когда смотрела на его мёртвое тело, хотя руки, наложившие страшное заклинание, до сих пор слегка дрожали. Но в горле почему-то встал противный ком. От дыма и ветра заслезились глаза.
Пламя долго не хотело разгораться, лишь тлели края чёрной мантии, дрожали лужи на камнях. Орлана трудно вдохнула, поднимая лицо к небу. Ей вспомнилось старое поверье. Говорили, что момент погребения нужно сказать последние слова умершему, и они обязательно будут услышаны его душой до того, как она отлетит ко Вселенскому Разуму. Орлана пожалела, что не придумала эти слова раньше — сейчас в голове было пусто, только вился горький дым.
— Так странно, Орден, — вздохнула, наконец, Орлана и сквозь дымную пелену взглянула на лицо мёртвого дяди, желтоватое в отблесках пламени. — Ты меня презирал и ненавидел. А вышло так, что тебя даже похоронить некому, кроме меня.
Судорожно вздохнула и вдруг зарыдала Мари, стоящая слева от Орланы, и сразу стало легче, как будто распутался страшный узел, распустился, ослабил хватку. Орлана склонила голову и двумя пальцами сдавила переносицу, чтобы не пустить наружу ненужную влагу. Аластар обнял её за плечи, закрывая собой от промозглого ветра.
Она вышла из замка даже без накидки, без мантии, в одном только платье. Легкомысленная.
Пламя, наконец, занялось, заплясало сразу по всему телу, и блики отразились в низком небе. Снег падал на лицо Орлане и таял, стекал каплями воды к подбородку.
* * *
Она сидела, обхватив себя за плечи: всё не могла согреться.
Белое пламя хорошо освещало библиотеку, и густая ночная темнота осталась снаружи замка, за плотно закрытыми окнами, за тщательно задёрнутыми шторами. Но Орлане всё равно было не по себе. Она видела, что Аластар ощущает то же самое. Заложив руки за спину, он молча расхаживал мимо книжных шкафов.
— Ваш ход, — она кивнула на шахматную доску. Фигуры застыли с исковерканными яростью лицами.
Аластар в несколько шагов приблизился к ней и опёрся руками о стол, разглядывая позицию. Тихо стало в библиотеке, только потрескивало белое пламя, осыпаясь искрами на мраморные плиты пола. Орлана ждала, сцепив пальцы у подбородка.
— Традиции соблюдены, — сказала она, как только Аластар передвинул белого ферзя. — Теперь можно подумать о деле.
И на его вопросительный взгляд отозвалась:
— О том, кто на самом деле убил Ордена. Вы же не считаете, что это сделала я? Всё очень нехорошо. Маг, способный убить Ордена, может серьёзно испортить нам жизнь.
— Если это сделали не вы… — задумчиво произнёс Аластар, снова переводя взгляд на шахматы.
В дальнем углу библиотеки послышался шорох, и они разом замолчали. Кто-то приближался, шептали по мрамору неуверенные шаги. Несколько мгновений — и у шкафа возник Амир. Он близоруко щурился, как будто под такой яркий свет попал спросонья.
Одежда на нём была измятой, и на губах запеклась чёрная кровь. Амир дёрнул верхнюю пуговицу на рубашке, как будто душила, и виновато улыбнулся Орлане, но улыбка тут же превратилась в гримасу боли. У неё мгновенно заныло ушибленное запястье.
