Я присмотрелся, всадник в добротных доспехах вестготской выделки, конь под цветной попоной ярко-желтого цвета, налобник украшен двумя рубинами, шпоры седока победно стреляют по глазам золотыми зайчиками, белый плащ крестоносца красиво приподнимает ветерок, отчего большой красный крест словно двигается по белой ткани, выбирая себе место.
Но голова всадника опущена на грудь так низко, что не вижу лица, а сам он раскачивается в седле, будто вот-вот рухнет на землю и без усилий Бобика.
— Зайчик, — сказал я тихо, — это кто-то из наших… и он ранен.
Бобик оглянулся в нашу сторону, зарычал, покрепче перехватил сапог и пригрозил приглушенным рыком, что прямо сейчас выдернет его из седла, если тот его немедленно не погладит и не почешет.
Всадник поднял голову, заслышав быстро приближающийся грозный стук копыт.
Я с изумлением узнал сэра Геллермина. Он слабо улыбнулся.
— Ваше высочество?
— Что случилось? — сказал я торопливо. — Что у вас с лицом?.. И почему вы один? Где ваш отряд?
Он неуверенным движением провел ладонью по лицу, словно опробуя высоту отросшей щетины.
— С лицом?.. — переспросил он замедленным голосом. — Не знаю… Хотя мне тоже кажется, что я его потерял… и уже не найду.
— Да что стряслось? — спросил я. — Что с вами?
Он всмотрелся в меня и слабо улыбнулся, но губы остались бледными, а в глазах я видел смертельную тоску и такую растерянность, словно весь мир рухнул, а он смотрит на обломки и понимает, что восстановить уже ничего не получится.
— Наверное, — проговорил он, — ничего особенного.
— Что?
— Если вот так со стороны, — пояснил он тусклым голосом. — Я бы тоже так сказал…
— Ну-ну?
Он тяжело вздохнул.
— Помните, я вам рассказывал, что меня однажды обуяла страсть отыскать идеальную женщину?
— Да, — ответил я настороженно, — благородное рыцарское желание! Это простолюдины ставят цели помельче, а нам, благородным рыцарям, подай недостижимое, высокое, даже возвышенное…
— Ваше высочество?
— Я не уверен, — пояснил я, — что такая женщина на свете есть, потому ваше желание отыскать идеал… особенно прекрасно само по себе.
Он чуть кивнул, такой непривычный в своей заторможенности, я привык его видеть всегда собранным, четким и быстрым в исполнении любого задания.
— Представьте себе, — прошептал он мертвым голосом, — есть. Я везде в городах и весях расспрашивал о местных женщинах, и здесь тоже… Все в один голос отвечали, что самая добродетельная и прекрасная не только в городе, но и во всем королевстве, а то и на всем свете, это леди Диана Голберт, дочь барона Голберта, благородного рыцаря и замечательного человека.
— Ну-ну? — поторопил я.
Он вздохнул.
— Вы знаете меня, сэр Ричард. Я никогда не откладывал никакое дело, сразу берусь за решение. В этом случае, как понимаете, немедленно помчался к барону, напросился в гости.
— Хорошее начало, — сказал я. — Узнаю вашу напористость и устремленность!
— Барон меня принял, — продолжал он, — так как ему самому интересно и даже лестно познакомиться с лордами победоносной армии, что осмелилась дать отпор Мунтвигу… да еще как дать! Мы немного побеседовали, потом обед, к которому явилась и леди Диана…
Он умолк, я видел, как с трудом глотает ком в горле.
— И как она? — спросил я в тревоге. — Уродина?
— Она совершенство, — ответил он пылко. — Более совершенной женщины не смог бы создать и сам Всевышний, прости меня, Господи, за эти слова!.. Она не только прекрасна лицом и телом, но и совершенна в поведении, речах, улыбке…
— Так-так, — сказал я, — что же в ней не так, попробую догадаться… Вы продолжайте, дорогой друг!
Он тяжело вздохнул.
— После обеда ее отец сказал, что ему нужно осмотреть своих коней, а то что-то один захромал, могут и другие, надо показать кузнецу…
— И что, — спросил я с недоверием, — оставил вас одних?
— Именно, — ответил Геллермин, и голос задрожал от пережитого счастья. — Мы остались наедине, я задыхался от любви и страсти, но уже по привычке продолжил с леди Дианой беседу, выясняя ее характер и привычки…
— Ну-ну, — сказал я жадно, — на чем она прокололась?
Он покачал головой.
— С каждым словом я все больше убеждался, что она просто совершенство! Говорит чистым музыкальным голосом, который даже слушать невероятное наслаждение… однако все слова ее продуманы, суждения взвешены, исполнены мудрости, знаний! Я восторгался все сильнее, душа моя пела и взлетала все выше к небесам, где я уже слышал хор ангелов.
— Здорово, — сказал я с нетерпением, — ну а теперь давайте о том, где она показала себя дурой… или уродиной, неважно! Ну не поверю я в такое женское совершенство! Мужчина — царь природы, это сам Господь наш сказал, и сказал, на мой взгляд, правильно.
Он покачал головой.
— Ваше высочество!
Мне послышался в его грустном голосе упрек, я изумился:
— Что?.. Вы же возвращаетесь в одиночестве? И не совсем как бы ликуете?
Он вздохнул.
— Сэр Ричард, поражение гораздо более тяжелое, чем вы можете себе представить.
— Ну-ну, — сказал я быстро, — да говорите же наконец!
Он ответил печально:
— Она тоже ищет идеального мужчину.
Зайчик несется в ночи, как огромный плотный сгусток мрака. Перед нами открылась каменистая равнина, откуда ветер сдул снег в сторону близких гор. Вместе с грохотом копыт за нами погнался рой огненных искр, крупных, оранжевых, что долго не гасли, даже падая на снег.
Все было настолько ярко, что я даже усомнился, что искры высекаются именно копытами, однако Бобик беззвучно мчится рядом, не обращая на них внимания, так что если это и живые существа, то не опасные.
То справа, то слева мелькают в бледном лунном свете покрытые снегом горы, блестящие сколы молодых скал, где лишь в трещинах снег, впереди выпрыгнула и потянулась справа черная и страшноватая чаща леса, деревья громадные, загадочные и таинственные…
Дорога то и дело идет вдоль отвесных гор по краю пропасти, а еще делает слишком резкие повороты. На одном таком Бобик не удержался и, скрежеща когтями по обледенелому краю, сорвался в бездну.
Я птицей слетел с седла, сам поскользнулся и едва не слетел за Бобиком. Арбогастр следом за мной приблизился к краю и свесил голову, высматривая Адского Пса.
Далеко внизу ровный снежный покров испорчен только в одном месте, там безобразная яма, свежая и с неровными краями.
— Стой здесь, — велел я арбогастру, — а я спущусь. Вдруг этот толстожопый лапу сломал?
