— Знаешь, а внутри стола появляется радуга. Когда сама захочет. Или вот — смотри.
Над спальным диваном висела картина в черной оправе: срез родонита. Обычно рисунки на нем похожи на редкие деревья с переплетением ветвей, но тут был некий странный пейзаж: четкий абрис далеких гор, низвергающиеся с них потоки, одинокий кедр на вершине — и на переднем плане мягкая линия нагого женского тела. Венера Веласкеса, которая отвернулась от зрителей и смотрится, как в зеркало, в камерный мир, что всем ей соразмерен.
— Слушай, Юль, а воры тебя ни разу не навещали?
— Представь себе, нет. У меня и безделок полно, так ни на одну не польстились. Дядя Фил, помню, говорил, что их книга отпугивает.
— Фил?
— Филипп, лучший папин друг. Их компания тусовалась неподалеку, пока пятиэтажные корпуса не пошли под нож.
— А книга…
— Вот. Ты чего, ни разу не видел? Ах да, ты ведь был маменькин сыночек. А это он отцу принес, когда они с мамой уже для виду разъехались, но еще не отчалили за бугор. Меня самой при том, правда, не было.
Она сняла с полки и поднесла мне (иначе не скажешь) здоровенную книжищу в тисненой коже с металлическими накладками. В середину обложки была втиснута инкрустация: небольшой овальный камень с удивительным рыжеватым отливом. Огонь, в котором мелькают сгоревшие частицы.
Я невольно потянулся к нему рукой.
— Это опал такой. Благородный арлекин. Говорят, кабошон с мужского перстня. И что интересно — никто не может сказать, из какого месторождения. Хотя вроде как не искусственный.
— А что внутри? — я открыл обложку.
И снова удивился необыкновенному зрелищу: какие-то закрученные рисунки на всю страницу.
— Вязь вроде арабской. Каллиграммы — письмо, где буквы сложены в подобие рисунка. Папа пробовал читать, он ведь и северобедуинский, и фарси хорошо понимал, но тут стал в тупик.
Юлька закрыла книгу и положила на место.
Что-то тем временем происходило вокруг — кофе ли был чересчур для меня крепок? Или от моего любимого камня шли горячие токи?
— Говорят, он излучает что-то. Орлец. А у тебя висит над постелью.
— Ерунда. От него спится лучше.
— Юлька. Ты ведь понимала, зачем от нас обоих не прятали тайну?
— Усыновления? Да чего ж не понять. Только это чепуха чепуховая. Жениться, замужествовать, разводиться потом… У меня детей не должно быть, вроде как. По слюне прочли. Оттого я ни с какими парнями не тусовалась.
— А я ведь никогда не думал жениться. Как-то все девушки мимо прошли. Заколдовало, наверное.
— Наверное, оттого, что мы всю жизнь держались друг друга.
— Юл. Юлька. А если сейчас? Иного не представится.
Я поднял голову от хрустальной поверхности — и удивился. Моя знакомая до дыр Юлиана…
Она стала прямо хорошенькой!
— Нет, правда, — чуть спотыкаясь, говорила она. — Я ведь всю жизнь только тебя хотела. Только не знала, пока это… Не разъехалась. Ты ведь был такой весь мой, такой солнечный, теплый — и такой лунный. Лунный принц. Звёздный мальчик.
Ее пальцы взъерошили мою прическу и пропустили ее сквозь себя. Мои руки притянули ее голову через стол, а губы нашли ее рот.
Можно весь мир так притянуть к себе, а одного человека в нем потерять без возврата, понял я так, будто меня проткнули насквозь остриём рапиры.
… Мы вошли под сень родонита и повалились на постель прямо в одежде, срывая ее друг с друга, точно пожухшие листья. Губы наши рыскали по телу, как голодные зверьки, руки сцепились оковами, ноги сплелись мертвой петлей. Рушились города, воздвигались храмы, огонь сжигал бескрайние прерии, тысячелетние секвойи прорастали сквозь пепелище. Я пролился как вода, истаял, как свеча, проникая в нее каплями горячего воска. И когда, наконец, совершилось самое главное — ни один из нас, я думаю, не понял до конца, что это было.
Я и после не понимал — вернее, чувствовал свою женщину так, как звериков: нюхом и изнутри нее самой. Ее смех и плач. Ее горячку и холод. Ее тонкое и пронзительное, как игла, желание, которое взмывало в единый миг и так же ниспадало, насыщалось мною.
Так тянулось весь вечер и всю ночь.
На следующее же утро мы подали заявление в загс.
А еще через три месяца Юлька, уже в качестве новоиспеченной супруги, вытащила меня из очередного фермерского хозяйства известием, что она чётко забеременела.
Я спешно примчался.
— Ты только не волнуйся, — этими словами встретила меня на пороге. — Один врач сказал, другой написал на него опровержение.
А далее я узнал, что по поводу непредвиденной брюхатости она связалась со старинными отцовскими друзьями, вернее — друзьями друзей. И они рекомендовали ей (так и слышалось — настоятельно рекомендовали) сменить гинеколога. Принимать гормональные препараты и биодобавки по особой, очень сложной схеме. Ни в коем случае не общаться со мной.
— Что, и в театр вместе нельзя сходить? — спросил я тупо.
В ответ она расхохоталась и пояснила, что театр или там Нескучный Сад — это как раз можно и очень полезно, имеется в виду совершенно иное общение. Но гулять исключительно под надзором. И никаких контактов с преподавателями — она возьмет академ с самого начала беременности, будто бы по причине патологии. Ну, с камнем работать ей разрешают. С небольшим и понемногу. Говорят, поможет стабильности развития плода.
Сплошной «Ребенок Розмари», однако…
Я вернулся туда, откуда прибыл, спешно завершил платные труды по групповому искусственному осеменению и профилактике ящура, а на следующий день уговорил преподов принять все будущие зачеты и экзамены экстерном, успешно свалил их с плеч и тотчас же засел за диплом, одновременно вгрызаясь в содержимое госэкзаменов. Немало мне помогло то, что меня держали за гения.
А наш мальчик тем временем рос, и весьма бурно. О том, что это будет мальчик, нас предупредили рано, как и о том, что придётся делать кесарево — узкий, мальчишеский таз. Было много еще всякого — я старался держаться в стороне от этих проблем, предпочитая успокоительное общество всякой мелкой живности. Мелкой — значит не более теленка, но всё-таки чуть покрупнее вируса. Именно — домашних любимцев, которые приносили мне, помимо удовольствия выручать их из беды, еще и некоторые деньги. Клятвы Гиппократа с меня не требовалось, так что я предавался самым смелым экспериментам и в результате врачевал весьма успешно.
Жили мы теперь вместе — на жениной квартире.
Где-то на грани восьмого и девятого месяцев Юлька разбудила меня и приключившегося рядом дворового песика тихим воплем. Отошли воды.
— Ты не ошиблась? Рано.
