— Сила у нас есть, — произносит женщина. — И эта Сила — я.
— Что ты предлагаешь?
— Левдаст, ты говорил, что можешь получить Силу из мук и смерти? Самое время. Я к твоим услугам.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не отвесть дуре оплеуху. Не сдержалась Амме. И это та, кого в мирном Эрхавене считали образцом ледяной невозмутимости и самообладания! Вот что делают с людьми война…
— Сдурела?! — орет моя любимая. — Головкой не ударилась?
— Я-то нет. А вы? — Лалика нешуточно возмущена. — Соображаете, что будет, когда оба человека-Ключа уйдут из Мира и присоединятся к хозяевам Врат?
— Должен быть другой путь, Лалика, — смущенно произносит Мелхиседек. Я думал, у меня одного вызовет ужас эта мысль, но, оказывается, королю тоже не по себе. — Может, еще раз повторим?
— Левдаст, — ласково, как тупому, разъясняет Лалика. — Чтобы вновь вызвать Алтарь Амриты и сотворить заклятие Священного Брака, изначально нужно немало Силы. Тогда она у нас была. Теперь нет. А вы можете сотворить Силу с помощью одного лишь жертвенного ножа, причем, если в жертву приносится женщина, жрица Амриты или Исмины — Силы будет больше. Действуй, или все погибнем, и наши Боги тоже. Пойми, я сама хочу жить, но выхода нет.
— А почему должна гибнуть именно ты? — спрашивает Амелия. — Жертвоприношение Верховной жрицы Исмины высвободит больше Силы.
Строго говоря, Амме права. Но… Не могу я так, не могу!!!
— Амме, вы же с Левдастом… — как девчонка смущается Лалика. — А я с ним всего лишь творила заклятие Священного брака. — Он не может без тебя жить, понимаешь! Нельзя так… И не забывай — у тебя Храм. А у меня — никого. Я вообще последняя жрица Амриты с Даром — так что Силы больше дам я.
Это не Амме права, а Лали. Проклятье, они мне обе стали как… Вот именно, как жена и, к примеру, лучшая подруга детства. И вот теперь я сам ее должен… Кто не пережил подобного, не поймет. Разъяснять бесполезно.
— Хватит болтать, — произносит Мелх. — Сейчас второй человек-Ключ закончит разбираться с Леонтино. Пора. Мелх, приготовь Лалику.
Вот так запросто — будто речь не о том, чтобы принести в жертву ту, что прошла с нами весь путь и стала ближе родственничков-Атаргов, а освежевать кролика. Лалика безропотно скидывает лохмотья и, постелив на смерзшемся от крови шлаке, ложится сверху. Роскошное, зрелое и, несмотря на кровь и грязь, еще прекрасное женское тело. То, что я сейчас совершу с ней, есть преступление против жизни и красоты, и с этим придется жить до конца дней. Жить, зная, что скормил Владыке чистую и преданную душу. Что замучил насмерть ту, с кем сливался воедино в любовном экстазе. Будь оно семижды семь раз проклято, кровавое ремесло Палача! И будь благословен Мир, ради которого согласны погибать такие, как Лалика.
— Может, ты будешь резать? — презирая самого себя, пытаюсь я свалить грязную работу на Мелхиседека.
— Я буду концентрировать Силу и готовить удар, — бесстрастно произносит король. — Ты мастер, не спорю, но еще многого не знаешь. У тебя большая часть Силы рассеется, ее не хватит.
— Ладно, твоя взяла, — произношу я. Не вытирая катящиеся из глаз слезы, выношу из ножен изогнутый жертвенный нож. Чтобы хоть немного успокоиться (малейшая ошибка — и высвобождаемая Сила сотрет нас в поршок), бормочу, как в основательно подзабытые времена юности, Первую Литанию Мрака, с которой начинается обряд. Вслух говорить необязательно, но с детства вошедшие в плоть и кровь слова возвращают прежнего, циничного и безжалостного Палача, каким я был до Саггарда.
— Лалика, — краем уха слышу голос Амелии. — Ты — последняя жрица своего Храма, значит, хоть и не прошла посвящения, Дарящая Любовь. Скажи, кому ты передашь Силу Храма?
Нашла время ненаглядная… По мне, так пусть кому хочет, тому и передает, хоть Мелхиседеку, хоть Базилю или Айше. Чувственные губки раздвигаются в улыбке. А ведь ей совсем не холодно, отстраненно думаю я. Она совершенно не боится, будто после смерти воссядет одесную своей Великой Матери.
— Пока не знаю, кто это будет, Амме. Но молю Великую Мать, чтобы она вручила Силу той, кто согрешила, но раскаялась и исправила грех действием. И еще она будет первой, кто решит возрождать Храм после закрытия Врат. А теперь, Левдаст, приступай.
Ледяная сталь, испещренная древней мортозской вязью, касается нежной кожи, оставляя первый, пока неглубокий надрез. Но магия делает свое дело: женщина жалко и жутко кричит, бьется в незримых путах — и не может вырваться. Здесь тоже требуется Сила в самом начале. Но гораздо меньше, тут Лалика права. Эту Силу я могу дать без помощи Владыки или накопителя магии.
— Бежим!!!
Вперед, хоть ноги вязнут в кровавой каше из погибших Тварей, вдали перекатываются волны пламени, а с ног то и дело сбивает горячая ударная волна или ледяной ветер. Ошибиться или опоздать нельзя, даже не потому, что цена ошибки — собственная жизнь. В его руке — теплая, доверчивая ладошка любимой, бывшей рыбачки, будущей «госпожи Бонар». Выросший в роду купцов и воинов, сам Базиль еще согласен погибнуть в бою. Но по-глупому погубить жену — это уж слишком.
До сих пор им везло. Заклятье Тетрика рухнуло в момент, когда они отдыхали от безумного полета над кровавым полем на земле, готовясь к последнему броску через само поле боя. Как найти в кровавой круговерти Тетрика, Базиль на самом деле не представляет, но полученные известия слишком важны, чтобы трусить. Остается полагаться на удачу — пробираться через заваленное мертвыми тушами поле, прятаться за самыми крупными из них от живых Тварей Ночи и убийственной магии.
Порой наступает затишье. Тогда Базиль, хватая за мокрую от пота, несмотря на лютый мороз, ручку жены, делает еще бросок с воплем: «Бежим!». Дед говорил, если страшно, а смысла таиться нет, можно кричать. «Ори громче — станешь смелее». Здесь как раз такой случай, чудовища, если получат приказ, все равно найдут, а крик потонет в грохоте битвы.
Вновь и вновь сбоку или впереди что-то рвется, над головой проносится тяжелая, горячая колесница ударной волны. Приходится валиться наземь, как за бруствером, укрывшись за какой-нибудь тушей, и слушать, как визжит над головой разметанный взрывом шлак. Ни Базиль, ни Айша не могут определить, что именно пошло в ход, но силы у врагов явно немерянные.
— Базиль, что это? — вдруг пищит Айша. И отчаянно кричит: — Бази-и-иль!
Бонар оборачивается. И враз покрывается холодным потом. Айша бьется, пытаясь вырваться из цепкой хватки чудовищного щупальца, похожего на осьминожье, неумолимо тянущего девушку к полураскрытой колоссальной пасти. Тварь, за тушей которой они схоронились, еще не умерла. Зверюга решила умереть на сытый желудок.
