Гарри занёс, было, руку, чтобы постучать, но дверь при его появлении открылась сама. Волшебник прошёл через непривычно пустой, прибранный эльфами кабинет, на стенах которого висели скорбно шептавшиеся о чём-то портреты бывших директоров, и тихо вошёл в спальню. Осунувшаяся после бессонной ночи Гермиона и мрачный Северус уже были здесь. Блэк вопросительно взглянул на зельевара в надежде, что тот скажет, что это лишь очередное обострение терзавшего старую волшебницу артрита, но тот лишь обречённо покачал головой.
— Гарри.
— Профессор, — Блэк отвёл закрывавший часть кровати полог и едва сумел удержать приветственную улыбку на лице — за тот месяц, что они не виделись, и так никогда не страдавшая дородностью волшебница усохла почти вдвое. Она казалась хрупкой и маленькой даже на фоне поддерживавшей её миниатюрной Аланы Фейрфакс.
— Да, Гарри, с каждым днём меня становится всё меньше и меньше. Порой я даже думаю, что вот-вот совсем истаю, как догоревшая свеча, — пожилая волшебница мучительно закашлялась, и целительница напоила её лечебным отваром. — Теперь мне уже даже тяжело говорить.
— Вы обязательно поправитесь.
— Нет. Ты же сам анимаг, Гарри, и знаешь, что со временем мы начинаем перенимать черты и способности нашей второй ипостаси. Моя кошка уже чувствует смерть.
Блэк открыл, было, рот, чтобы что-то сказать, и впервые в жизни не смог найти слов.
— Не пытайся меня успокоить, Гарри. Я не боюсь смерти. Представь, что ты сидишь в комнате с друзьями. Вы смеётесь, беседуете, быть может, даже ссоритесь… но постепенно один за другим они прощаются и уходят… один за другим… один за другим… пока ты не остаёшься один… Другие приходят, что-то говорят, но это как будто происходит где-то за стеклом… это уже НЕ ТВОИ люди. Твои — там, за дверью… и постепенно приходит понимание, что и твоё место — там. Ты встаёшь, открываешь дверь и делаешь шаг… это и есть смерть. Разве это страшно? Там — Филиус, Помона, Аластор, Элфиус, твои родители, Августа — они ждут меня.
— Вы забыли упомянуть ещё одно имя — Альбус.
— Он не ждёт. Я часто вижу его во сне в последнее время… что-то мучает его. Он хочет с тобой поговорить.
— Как? Воскрешающий камень потерян, а портрет Альбуса Дамблдора так и не заговорил.
Умирающая волшебница задумчиво прищурилась, с трудом растягивая в улыбке плохо слушающиеся мимические мышцы лица:
— Мне всегда казалось… что молчание его портрета — не какое-то проклятие или сбой чар, а его собственное нежелание говорить… Иди к нему.
— Но горгулья…
— Эта мордредова скульптура… как, впрочем, и весь замок, слушалась только Альбуса… и только терпела нас с Северусом… Она чувствовала, что мы временщики… Ты — другое дело. Гарри… мне кажется… Хогвардс считает тебя своим Хозяином. Ты ведь… тоже чувствуешь… это… — Минерва снова закашлялась, сползая на подушки. Черты и так обтянутого пергаментной кожей лица ещё более заострились и приобрели восковую бледность. Северус метнулся к ней с очередным флаконом, но она, с неожиданной силой отведя его руку в сторону, обняла зельевара:
— Прости… Северус… Гермиона… будьте… счастливы… — и, найдя Гарри уже потухающим взглядом, прошептала:
— По…го…во…ри… Аль…бус…
Лёгкое тело обмякло на руках Северуса, и тот, отведя глаза, глухо сказал:
— Всё.
Гермиона застыла каменным изваянием, по щекам у неё бежали слёзы. Алана плакала, не скрываясь.
Блэк прошептал слова прощания и вышел из комнаты, которую посетила Госпожа Смерть.
Горгулья отпрыгнула с его дороги, даже не пытаясь заикнуться о пароле. Старый кабинет Дамблдора встретил Гарри тишиной и запустением. Нет, пыли здесь не было и в помине — эльфы знали своё дело, но сама аура помещения отдавала чем-то заброшенным, нежилым. На единственном оставшемся в кабинете портрете был изображён маг с гривой седых волос и длинной бородой, украшенной колокольчиками, одетый в голубую расшитую звёздами мантию.
— Профессор Дамблдор.
— Здравствуй, мой… Здравствуй, Гарри.
— Значит, профессор МакГонагалл была права? Ваш портрет всегда умел говорить, — Блэк смотрел на изображение человека, которого когда-то боготворил… и не мог понять, что же он к нему чувствует.
— Ты ненавидишь меня, Гарри?
— Нет… не ненавижу. Когда-то я вас любил… как деда, которого у меня никогда не было. И даже когда узнал, что вы меня использовали, сумел понять… мне ведь тоже приходилось посылать людей на смерть. Но потом… Почему, профессор? Неужели вы не понимали, к каким последствиям это всё приведёт?
— Почему? — изображение Дамблдора уселось на камень и, уперев локти в колени, опустило голову, пряча лицо за свесившимися седыми прядями. — Я родился в конце XIX века, когда не только в маггловском, но и в магическом мире над всем витал призрак революции. Экономический взлёт. Борьба за права угнетаемых слоёв населения. Снобизм нашей аристократии, многие из представителей которой из-за близкородственных браков и на людей-то походили с трудом. И вот представь перед собой умного магглорожденного волшебника, готового учиться и работать не покладая рук, которому из-за его происхождения закрыты любые двери… и того же лорда Калигулу Лестранжа, который славился тем, что ради продления жизни раз в месяц принимал ванну из крови домовых эльфов и ни разу за свою жизнь не пропустил ни одной свадьбы своих вассалов, требуя права «Первой ночи». Я хотел изменить этот мир. Сначала — с помощью идей Геллерта, а потом, когда понял, что они ведут к геноциду, попытался создать общество с равными возможностями для всех. «Мы наш, мы новый мир построим…» — это слова из одной маггловской революционной песни, популярной в те годы. Древние семьи не спешили делиться своими знаниями, а на основании тех данных, что мне были доступны, выходило, что их власть можно было ограничить, если заменить ритуалы, которые могли проводить только их представители, изобретёнными нами чарами. И у нас получилось… или нам тогда показалось, что у нас всё получилось. Потом была война с Гриндевальдом, в которой с обеих сторон полегло немало глав семей. Тогда мы не задумывались, что смерть этих людей это не только боль потерь и оставшиеся сиротами дети, но и утрата знаний. Ведь если тебе недоступно что-то одно, всегда можно придумать другое, что решит проблему.
— А Риддл?
— Том, — изображение Дамблдора подняло голову и виновато улыбнулось. — Боюсь, что это целиком и полностью моя вина. Когда я впервые увидел мальчика там, в приюте, я поразился его внутреннему сходству с Геллертом. С момента начала нашего с ним противостояния тогда прошло всего несколько лет… мне всё ещё было больно от потери друга. Если бы Геллерта вовремя остановили… Если бы он не сумел добраться до вершин власти… Я сидел и смотрел на юную не менее обаятельную, чем оригинал, копию Гриндевальда и думал, что как бы этот мальчик ни тянулся ко мне, я никогда не впущу его в своё сердце. Ведь это слишком больно — терять близких людей. И ещё клялся себе, что не дам ему возвыситься, а без протекции преподавателей сироте вроде него сложно было бы подняться. Скорее всего, он это почувствовал и озлобился. Своими действиями я добился того, чего всеми силами хотел избежать. Наш мир снова разделился на две половины. Часть чистокровных волшебников, по примеру своего кумира Воландеморта, стала усиленно пропагандировать старинные смертельно опасные проклятия. Тогда-то впервые и были запрещены и изъяты из свободного доступа некоторые чары и заклинания. Ну, а дальше покатилось, как снежный ком. Если кто-то пострадал от какого-то волшебства, оно тотчас же признавалось запрещённым. Убрав из правительства представителей враждебных нашей партии древних семей, мы получили на свою голову кучу честолюбивых чиновников-паникёров. Мне приходилось сражаться на два фронта. А тут ещё это пророчество! Прости… сначала я не очень-то поверил в его истинность и степень сумасшествия Тома. Недооценил опасность и прозевал «финт ушами» Сириуса, втихаря устроившего замену Хранителя. Если б я только знал, что они сделают им слабого духом Питера… Так что смерть Джеймса и Лили — тоже моя вина. Я попытался защитить тебя от опасностей и соблазнов Магического Мира, но недооценил зависть и злопамятность Петуньи… Ты молчал об отношении к тебе родственников, а я, старый дурак, не стал вникать. И только когда Аластор что-то заподозрил, мы провели разъяснительную беседу с твоими дядей и тётей.
