Обернувшись к центру лагеря, Галина заметила, что Эриан так и стоит возле сундука ал'Тора.
— Галина, а ведь он плачет, — с воодушевлением промолвила она. — Слышишь? Точно тебе говорю, он ры… — Эриан осеклась. Руки ее вцепились в подол, по щекам покатились слезы.
— Пойдем в мою палатку, — ласковым голосом предложила Галина. — Тебе надо освежиться. Прохладная салфетка на лоб и чашечка брусничного чаю.
Эриан улыбнулась сквозь слезы:
— Спасибо, Галина, но я не могу. Меня ждут Рашан и Баррол. Боюсь, они страдают больше, чем я. Ведь они не только чувствуют мою боль, но и сопереживают мне. Я должна их утешить.
Благодарно пожав руку Галине, Эриан ускользнула. Нахмурившись, Галина взглянула на сундук. Похоже, ал'Тор действительно плакал — плакал или смеялся, но в последнее трудно поверить. Так или иначе, подумала она, проводив взглядом скрывшуюся в палатке своего Стража Эриан, плакать он будет. До Тар Валона еще две недели пути, а до задуманного торжества Элайды
— дней двадцать. Теперь, захочет ли того Эриан, нет ли, его будут наказывать дважды в день — на восходе и на закате. И когда Галина доставит его в Белую Башню, он поцелует кольцо Элайды и будет вести себя как подобает. Говорить, лишь когда к нему обратятся, и стоять в углу на коленях, если в нем не нуждаются.
Глаза Галины сузились. Отвернувшись, она направилась к себе пить брусничный чай в одиночестве.
Как только они вошли в небольшую рощицу, Севан на, довольная тем, с какой легкостью она, почти не видевшая деревьев до перехода Драконовой Стены, думает о рощах, обернулась к своим спутницам:
— Вы все видели, как они его удерживают? — «Все» прозвучало почти как «тоже».
Терава переглянулась с остальными, и они кивнули.
— Все, что сплели они, сумеем и мы, — промолвила Терава.
Кивнув в ответ, Севанна потрогала покрытый причудливой резьбой маленький каменный кубик. Подаривший его странный мокроземец говорил, что воспользоваться этой штуковиной надо сейчас, пока Ранд в плену. Так она и собиралась поступить, пока не взглянула на Ранда. А взглянув, решила выбросить кубик. Она дважды вдова — вождя, побывавшего в Руидине, и мужчины, назвавшего себя вождем без этого посещения. Кому, как не ей, стать и женой самого Кар'а'карна. Тогда перед ней преклонятся все кланы, все айильские копья.
Палец Севанны еще помнил прикосновение к шее Ранда — она очертила линию ошейника, который будет надет на этого человека.
— Пора, Дизэйн, — сказала Севанна. Дизэйн, естественно, удивилась, моргнула, но остальные мигом взялись за дело, и та лишь вскрикнуть успела. Покуда эта дуреха ограничивалась тем, что ворчала по поводу притязаний Севанны, она, Севанна, времени даром не теряла. И теперь все эти женщины были на ее стороне.
То, что совершили остальные Хранительницы, привело смотревшую во все глаза Севанну в восторг. Как все-таки чудесна эта Единая Сила, какие замечательные вещи можно делать с ее помощью. И с такой легкостью! То, что сделали с Дизэйн, без Единой Силы было бы попросту невозможно. Удивительно, думала Севанна, оказывается, человеческое тело можно расчленить почти без крови.
На второй день Празднества Света гуляки уже с раннего утра заполонили улицы Кайриэна. Правда, они не пустели и ночью. Дух праздника овладел всеми, и мало кто обращал внимание на хмурого бородача на рослом гнедом жеребце, направлявшегося к реке, хотя некоторые поглядывали на его спутников. К айильцам в городе уже привыкли, но на Лойала — ростом он был вровень со всадником, а на плече нес чудовищных размеров топор — посматривали с любопытством. Что ни говори, а не каждый день увидишь огир.
На всех теснившихся в русле Алгуэньи судах горели огни. Освещен был и корабль Морского Народа — о нем в городе ходило множество толков, ибо, бросив якорь довольно давно, Ата'ан Миэйр торга не вели и даже не сходили на берег. Судя по дошедшим до Перрина слухам. Морскому Народу происходящее в городе нравилось не больше, чем айильцам. Гаула передергивало всякий раз, когда он видел целующихся на улице мужчину и женщину. А вот есть при этом на женщине блуза или нет, его, похоже, ничуть не волновало.
К длинным каменным пирсам было пришвартовано немало самых разных судов, включая паромы, способные взять на борт с полсотни лошадей, однако с командами дело обстояло хуже. Перевозчики праздновали, как и весь город. Пошарив взглядом, Перрин направил коня к привязанному к каменному столбу вместительному судну не менее шести спанов длиной. С борта на причал были переброшены сходни, а на палубе, на перевернутом бочонке, сидел обнаженный по пояс седовласый толстяк. На коленях его устроилась тоже седая женщина в темном платье, украшенном полудюжиной ярких поперечных разрезов.
— Нам нужно переправиться, — промолвил Перрин, поглядывая в сторонку.
Парочка и не подумала разжать объятий, правда, когда Перрин швырнул на палубу золотую андорскую крону, перевозчик обернулся на звон монеты.
— Нам нужно переправиться, — повторил Перрин, вертя в руках вторую крону. Потом пришлось достать и третью.
Паромщик облизал губы.
— Мне придется искать гребцов, — пробормотал он, не сводя взгляда с ладони Перрина.
Вздохнув, Перрин извлек из кошелька еще две кроны — он помнил времена, когда сам при виде всего одной золотой монеты изумленно таращил глаза.
Паромщик подскочил так, что его подружка свалилась на палубу, и сбежал по сходням, на ходу заверив «доброго лорда», что сей же момент вернется с командой. Женщина крайне укоризненно взглянула на Перрина и с гордым видом, хоть и потирая ушибленную ягодицу, двинулась по причалу. Впрочем, отойдя не слишком далеко, она присоединилась к веселившейся толпе и, подхватив подол, пустилась в пляс. До Перрина донесся ее смех.
Конечно, толстяку потребовалось время, чтобы найти гребцов, но людей, падких на золотишко, оказалось достаточно, и в скором времени судно отчалило от берега. Стоя на палубе, Перрин поглаживал морду гнедого жеребца, взятого из конюшен Солнечного Дворца. Перрин еще не успел дать ему имя. Ходоку конь и в подметки не годился, но на вид был довольно вынослив — настоящий трудяга.
Двуреченский лук со спущенной тетивой был подвешен к передней луке седла, тогда как у задней с одной стороны висел колчан со стрелами, а с другой — аккуратно завернутый в ткань меч Ранда. Фэйли вручила его Перрину молча, не проронив ни слова. Лишь когда он, поняв, что прощального поцелуя не дождется, отвернулся и собрался уходить, она нарушила молчание.
— Если ты падешь, — прошептала Фэйли, — я подниму твой меч.
