Через два дня Инди уже бредил от голода, и фляга его была почти пуста. Он понял, что допустил ошибку, непростительную ошибку.
Может, духовное странствие приводит к цели только индейцев; во всяком случае, ни одно животное им не заинтересовалось, – разве что потом кого-нибудь заинтересуют его останки. Он побрел прочь от собственноручно построенного каменного укрытия, надеясь, что хватит сил спуститься вниз, отыскать пищу и воду и вернуться на ранчо. Через несколько дней он вернется в Чикаго, где начнет учебу в колледже. Когда он добрался до края площадки, то услышал голос позади себя голос Изменяющегося Человека. Куда ты? Вздрогнув, Инди обернулся. Вокруг ни души. Это галлюцинации. Но он заколебался. Тропинка крута. Солнце садится. Чувствуя себя побежденным, он вернулся переночевать в укрытие. Придется ждать утра.
Внезапно на верхушку горы спланировал орел, приземлившись на стену укрытия. Инди замер, воззрившись на птицу, и услышал голос Изменяющегося Человека: Он всегда будет направлять тебя. Несмотря ни на что, а может именно благодаря этому, Инди все-таки обрел покровителя.
Инди вспомнилось все это, пока он наблюдал за парящим в высоте орлом. Он видел, как орел поворачивает голову, словно в поисках жертвы. А может, оглядывается на Инди. Орел крикнул. Что он хочет сказать? Орел исчез, но крик не умолкал.
– Инди, Инди! – отчаянно взывала Дориана. – Откликнись!
Он потянул веревку.
– Времени мало! Миазмы!
Миазмы. Боже! Он и забыл о них. Неужели он здесь так долго? Инди вытащил часы из внутреннего кармана. Часы уцелели при падении и продолжали ходить. 2:44. Инди встал и затянул петлю. Вряд ли испарения так уж опасны, но испытывать судьбу ни к чему.
Некогда заниматься конусом. Должно быть, Инди на минуточку отключился. «Но я вернусь за ним, обязательно вернусь», – поклялся он себе и дернул за веревку. Мгновение спустя он почувствовал, что его поднимают и раскачивают над усеянным обломками скальным козырьком. Инди не спускал глаз с черного предмета, застрявшего в стене. Затем конус поглотила тьма, и он затерялся в непроглядной бездне.
Инди выставил перед собой факел, высматривая то место, где находилась доска. Десять, пятнадцать, двадцать футов. Подъем продолжался. Дым факела стоял в воздухе, мешая смотреть. Вот оно, это место. Темная выщербина, а над ней – выщербина поменьше, от держателя факела. Невероятное везение. Люди падают с трех футов и ломают кости. А он упал с высоты третьего этажа, в кромешной тьме – и цел, хоть не обошлось без ссадин, синяков, а то и одного-двух сломанных ребер.
Где-то далеко внизу послышался глухой рокот, затем предвещающее выброс шипение. Инди понял, что миазмов не избежать. Подъем продолжался – медленно, рывками, но продолжался; и ускорить его было невозможно. Заметив в воздухе дымку, Инди покрутил факелом из стороны в сторону. Слишком уж плотная дымка, чтобы оказаться дымом от факела.
Он покрепче вцепился в веревку и глубоко вдохнул. От вдоха заболели ребра, и пришлось выпустить немного воздуха. Далеко ли еще до поверхности? Прошла минута. В конце концов, Инди медленно выдохнул остатки воздуха. Отравленного воздуха. Какой смысл задерживать дыхание, если все равно надышался?
Инди принюхался. Вроде бы никаких последствий, если не считать ощущения сонливости; но оно может объясняться падением и полученными травмами. Инди прижался лбом к веревке и закрыл глаза. Через несколько секунд он ощутил, что задремывает, задержавшись на границе между сном и бодрствованием.
Клюнув носом, Инди встрепенулся и вцепился в веревку. Должно быть, все-таки уснул. И тут же увидел окружившие его миазмы. Сколько он уже дышит ими? Он сосредоточился на веревке, стараясь удержать равновесие.
Только держись. Не засыпай. Старайся не дышать. Господи, какая мука.
Еще одна минута прошла – долгая, тягучая минута, длившаяся многие часы; наконец, он высунул голову над краем разлома и жадно втянул в себя прохладный воздух. Каменный вал уже накрыл туман, и рядом никого не было. Шатаясь и морщась от боли, Инди встал на ноги и почувствовал, как его тянут с насыпи.
– Инди, сюда!
Спотыкаясь, он по инерции двинулся вперед. Выставил ладони, пытаясь предотвратить падение. Вдруг чьи-то руки подхватили его. Начали стаскивать опутавшую грудь, плечи и руки веревку. Инди рухнул на колени и растянулся ничком. Кто-то перевернул его на спину.
– Его надо к доктору! – послышался голос Дорианы. – Несите его в фургон! Быстро!
Инди смутно видел вокруг себя какое-то движение, мелькание и силуэты. Почувствовал, что его снова подняли, и закрыл глаза.
– Что случилось внизу, Инди? – спрашивала Дориана. – Как тебе удалось уцелеть?
– Я нашел камень, черный камень, – пробормотал он.
– Какой камень? – вклинился голос Думаса.
– В виде конуса, с орнаментом.
– Ты сможешь его опять отыскать? – не унимался Думас.
Но Инди не ответил. Веки его смежились, и он провалился в небытие.
Услышав стук в дверь, Дориана отвела взгляд от стопки каменных табличек, разложенных на столе мастерской. Звук был так слаб, что наводил на мысль о проказах ветра. Затем стук повторился, но уже громче.
– Войдите!
Дверь медленно, со скрипом отворилась; в дверном проеме замаячил силуэт, затем Панос нерешительно перешагнул порог.
– Вот и хорошо, я ждала тебя.
Панос заколебался, разглядывая свои руки.
– Я ждал дольше, – проговорил он нехотя, словно исповедуясь в грехах. Затем подошел ближе и уставился на ряды каменных табличек. – Скоро для архива будет построено новое, современное здание, – окрепшим голосом с вызовом заявил он и пристально посмотрел на Дориану.
– Знаю.
– Правда? – Встретив ее взгляд, он снова отвел глаза, и Дориана поняла, что Панос явно смущен, а может быть, и потрясен.
– В нем будет нужда.
– Скажи, кто ты, – настойчиво попросил он, хотя по-прежнему не решался встретиться с ней глазами.
Дориана улыбнулась и без колебаний ответила:
– Пифия, разумеется.
Он кивнул.
– Итак, завеса приоткрылась. Я знал, что это произойдет.
Дориана взяла одну табличку и провела кончиками пальцев по рельефному тексту.
– Теперь я поняла, что оракул никогда не покидал нас. Последняя пифия всего лишь уложила его в колыбель, а теперь настал час пробудить его.
– Хорошо сказано.
– Странно, но лишь сейчас я осознала, что вся моя предыдущая жизнь была всего-навсего прелюдией к Возвращению. Неделю назад я расхохоталась бы над подобным предположением. Теперь же я знаю, что это действительно так.
Панос прошелся вдоль длинного стола, покрытого каменными табличками, поднял одну, быстро осмотрел и положил обратно. В этом жесте было нечто пренебрежительное, словно он заявляет права и на мастерскую, и на все прочее, олицетворяемое ею – на все, что придает Дориане смелости бросать ему вызов.
